Сиреневый ангел

Настоящее знакомство с классической музыкой произошло для Алеши неожиданно и даже забавно. Он помнил этот день. Зайдя чуть позже обычного к Игорю домой, Алеша увидел выходящего из своей комнаты возбужденного Дмитрия и услышал, как его ругает мать:

– Какая же ты все же гадина, испоганил всю стену…

Алеша часто слышал в этом доме довольно резкие слова, но они были непосредственные, не скрывающие неожиданных чувств, обязательно с юмором и вовсе не оскорбительные.

Дмитрий громко смеялся и также беззлобно отвечал:

– Между прочим, гадина – женского рода.

Мать продолжала его укорять. Их пикирующие голоса уже слышались из кухни. Они с другом зашли в комнату и увидели нарисованный на обоях крупный во всю стену портрет грозного старика с каменным взглядом. Рисунок был сделан углем или крупным карандашом, так что об его удалении со стены не могло быть и речи. Алеша заметил в углу комнаты довольно дорогую по тем временам магнитолу с колонками.

– Это брат купил на стипендию, – пояснил Игорь.

Дмитрий вошел в комнату неожиданно. Он включил почти на максимум магнитолу и внимательно сочувственно посмотрел на подростков:

– Слушайте Гродберга, засранцы!

И полилась музыка Баха. Именно полилась, другого слова просто нет. Звуки органа завораживали. Как будто люди все пропали вокруг, да и сам человек еще не появился на свете, а была только мерцающая вселенная. На Алешу обрушился поток звездного неба с приближающимися светилами, палитра красок сменялась раскатами грома с пронзительными молниями, стремительно проплывали перед глазами пейзажи природы. Ласковые пасторальные мелодии флейты и гобоя играли вместе с сердцем. Никакие слова не смогут это описать. Разве что стихи Валентина Гафта: «Там истина оголена и не испорчена словами». Именно тогда мир повернулся к Алеше своей яркой романтической стороной, и нестерпимо захотелось жить с этими звуковыми образами.

Как показалось Алеше, Игорь и вошедшая чуть позже от громкого звука его мать, были также заворожены. Рисунок на стене дополнял таинство общения с мастером, придавая величию звука необъяснимую загадочность и волю автора.

До этого Алеша к классической музыке относились вообще никак. Он постоянно слышал ее по радио, и она служила каким-то безликим фоном, как осенний дождливый день. А тут он впервые почувствовал дух восприятия искусства и поймал частицу передаваемого вдохновения.

И когда Алексей Петрович рассказывал внуку о физике Гей-зенберге, он знал, что этот знаменитый ученый был большим любителем музыки и считал ее главной загадкой вселенной. Гейзен-берг хорошо играл на фортепьяно и на свое 60-летие исполнил с оркестром из друзей и близких свой любимый концерт (№ 20) Ре Минор Моцарта.

Дмитрий часто устраивал подобные концерты, знакомя подростков с другими композиторами, в том числе и русскими. Он обожал Чайковского, Скрябина. Позднее позволил ребятам слушать концерты и без него. Скоро Алеша и Игорь начали покупать пластинки. У Алеши в доме был проигрыватель, и он мог сам теперь слушать Баха, Гайдна, Рахманинова… Он даже не задавал себе вопроса, почему ему не нравился модный тогда «джаз». По словам Дмитрия, музыка – это поэзия вселенной и глубина ее восприятия неповторима и своеобразна для каждого. Он считал, что непонимание мелодии и музыкальности стихосложения большая потеря для человека.

Через некоторое время Игорь начал учиться в музыкальной школе и по совету Дмитрия выбрал виолончель. Так Алексей познакомился с этим инструментом. И виолончель, как и Бах, навеки заворожила его. С этих времен он был твердо уверен, что никакая скрипка, альт или другой инструмент не могли соперничать с виолончелью.

– Не напрягайся, Ростропович, а то смотри, пукнешь, – шутил Дмитрий, когда младший брат усердно занимался в присутствии друга.

Легкие остроумные анекдоты типа: «Движение – это жизнь, – радостно произнесла какашка, вылезающая из заднего прохода» – были его слабостями в ореоле веселого откровенного смеха. Рассказывая о своих товарищах в училище и сослуживцах на работе, он называл их не иначе, как «сопердники». Доставалось «Могучей кучке» и композитору Глинка. Запомнилась его насмешливая фраза: «Моцартов у нас… «пруд пруди», а вот Сальери ни одного…». Или еще интересная и неожиданная мысль: «Вода, огонь и медные трубы…Постой!..Да это же самогонный аппарат!» – однажды заливаясь смехом, воскликнул он.

Алешу и Игоря он также насмешливо величал «ничтожествами» или чем-то подобным, что никогда у друзей не вызывало протеста. Напротив, они даже дорожили его вниманием. Это всегда звучало не зло, а поучительно. Он интересно рассказывал о простых на первый взгляд вещах, заставляя по иному воспринимать окружающее.

Совсем недавно, проходя мимо зала Чайковского на Маяковке, Алексея Петровича поразила афиша того самого Гродберга.

«А он…ведь бессмертен…» – мелькнул «нежданчик», как сказал бы с усмешкой Дмитрий.