Сиреневый Кристалл

Его сын, Нум, унаследовал плантации, заводы. Плантаций, правда, поубавилось: у нас, в свободном Паутоо, уже почти завершена национализация земель, но у Нума Ченснеппа сохранились обширные владения в Западном Паутоо, а вы знаете, что там еще властвует метрополия. Ченснепп умен, изобретателен и властолюбив. Он не может и не хочет примириться с независимостью Паутоо. Все, что исходит не от него, им не признается, что не подвластно ему, им отвергается. Он достаточно современен, чтобы понять, как устарели методы его отца и ему подобных, удерживавших национальные богатства паутоанцев силой оружия, и достаточно энергичен, чтобы изыскивать новые методы. Насколько я понимаю, девиз Ченснеппа — «владеть это распоряжаться».

В свободном Паутоо Нуму Ченснеппу сейчас не принадлежит практически ничего, но на архипелаге его влияние продолжает сказываться во всем. Он не только поддерживает, но и расширяет сферы своего влияния, не упуская ничего. Искусство, наука, печать, религия, не говоря уже о банках и промышленности, так или иначе находятся под его контролем, незаметно направляются его людьми. Вот и силициевой загадкой Ченснепп занимается уже много лет. Вернее, не он, конечно, а профессор Асквит, который сумел привлечь к этому нашего крупного ученого профессора Куана Родбара. Ченснепп оборудовал превосходные лаборатории, но что делается в них — нам пока неизвестно.

— Теперь мне ясно, почему Мурзаров не нашел ничего в литературе.

— И не найдет. По крайней мере до тех пор, пока… Я убежден: силициевая тайна привлекательна и опасна. Надо сделать все возможное, чтобы она не попала в руки людей, которые употребят ее во зло. Прав был Вудрум. Он сделал все возможное, чтобы его открытие не досталось…

Юсгор замолчал. Я думал, что он подыскивает нужное слово, хотел помочь ему, подсказать, но дело, оказывается, было в другом. Увидев зеленый огонек, приближавшийся к нам со стороны набережной Кутузова, Юсгор, яростно жестикулируя, закричал:

— Такси! Такси! — Машина, противно визжа тормозами, остановилась возле нас. — Алеша, поехали!

— Куда?

— В порт.

— Ночью? Зачем?

— Алеша, я не могу. Я стоял и смотрел туда… Смотрел, где море… Вспомнил записи, дневники… Как это было интересно. Ведь именно отсюда к нам на Паутоо уходил пароход с экспедицией Вудрума… Ну, пожалуйста, ну поехали!

Мы вскочили в такси и помчались в порт. В порт нас не пустили. Но море было совсем рядом. Где-то здесь, неподалеку, пирс, от которого отвалил пароход с экспедицией. Вот по этим же камням проезжали пролетки, подвозя к порту отважных исследователей… Впоследствии мы несколько раз приезжали в порт, ознакомились с его историей, представили себе обстановку, в которой осенью 1913 года происходил отъезд экспедиции, но это уже были другие, деловые визиты. Они не впечатляли так, как тот первый, ночной, когда Юсгор, переполненный впечатлениями дня, успехом доклада, планами на будущее, и в самом деле должен был получить какую-то разрядку. Тогда он только подержался за железные прутья ворот, всматриваясь в темноту, жадно вдыхая влажный морозный воздух, и был, кажется, очень счастлив. Во всяком случае, он часто потом вспоминал эту бестолковую, но очень понравившуюся ему поездку.

Больше трех месяцев Мурзаров, Юсгор и я все свободное время посвящали поискам материалов, так или иначе связанных с Вудрумом, его семьей, друзьями, учеными, с которыми он вел переписку. Сперва я никак не мог понять Ханана Борисовича. Мне представлялось пустой тратой времени его стремление расширить круг наших изысканий, выкапывать такие документы, которые, на мой взгляд, не имели прямого отношения к интересующему вопросу.

Сложность стоявшей перед нами задачи была в том, что Иван Александрович Вудрум не успел закончить работу, не свел накопленные материалы и соображения в единый труд. Сделанные им выводы были настолько смелы и так опережали взгляды современников, что публикацию их он считал преждевременной и даже невозможной. Достаточно представить себе состояние науки в дореволюционной России, чтобы понять, в каком положении находился ученый, выдвинувший подобную догадку. В письме к своему учителю и другу знаменитому ученому Парсету Иван Александрович писал: «Едва я намекнул о своих предположениях, как встретил не только непонимание, но и осмеяние хулителями самого различного толка и расцветки. Выпады их были столь резки, что некоторые, почитавшие себя умнейшими, договорились до необходимости самым добросовестным образом поисследовать мои умственные способности».

Сколько иронии и вместе с тем горечи в этих словах талантливого ученого, не нашедшего не только сочувствия, но и элементарного понимания. Неопубликованные материалы Вудрума дошли до нас в виде рабочих тетрадей и черновых набросков к докладу в Академии наук. Доклад этот он так и не решился прочитать. Он считал более целесообразным сделать его по возвращении из новой экспедиции на Паутоо.