Сиреневый Кристалл

Теперь было кончено все. Не надо было преодолевать боль при каждом движении, спускаясь вниз, никуда не надо было стремиться. Нужно только одно — похоронить сына, как-то найти в себе силы предать земле самое дорогое. И силы нашлись. Боль вдруг ушла куда-то. Тело вновь слушалось приказа мозга: «Не оставлять так, прикрыть землей, найти силы, найти, найти!» И тут появилась страшная мысль: а что, если отравление было не таким полным, как у остальных, что, если не придет смерть? Пережить всех? Неужели послано такое, самое страшное испытание?..

…Вудрум сидел над могилой сына обессиленный, безучастный ко всему, без единой мысли в голове, даже не понимая, болит ли тело или нет, когда вдруг услышал шорох в кустах.

Исхудавший, изодранный, еле держащийся на ногах пришел Шорпачев.

Прощаясь с Вудрумами, он задумал перехитрить коварного Шираста. Еще в Макими он знал, к какому месту должна незаметно причалить экспедиция, и отправился туда берегом. Пока группа Вудрума делала огромный крюк по морю, Борис подошел к месту высадки, видел, как подплыли лодки, и с тех пор не упускал из виду исследователей, незаметно пробираясь по их следам через джунгли, пользуясь покинутыми ими привалами, рассчитывая, что друзьям может понадобиться его помощь. Что она понадобится — он не сомневался. Увидев могилу Очаковского, Шорпачев попытался нагнать друзей, не в состоянии дольше таиться от них, предчувствуя беду, но тут ему показалось, будто и за ним кто-то следит. Подумал: а не открыто ли намерение ученых тайно пробраться к развалинам храма, не скрываются ли в зарослях преследователи? Он решил немного вернуться назад, проверить, но прошел сравнительно немного, не рискуя на большое расстояние отрываться от идущей впереди группы, и снова поспешил вслед за экспедицией. Тревога нарастала, да что говорить — попросту становилось страшно, особенно по ночам. И Борис начал пробираться к привалу друзей, как вдруг заметил движение впереди. Он притаился в зелени и вскоре увидел быстро спускающихся паутоанцев носильщиков, среди которых был и Шираст.

Преодолеть скальный подъем Шорпачеву удалось с трудом: сказалось напряжение последних дней, измотали тревоги. Выбиваясь из сил, он спешил к друзьям, но пришел уже поздно. Александр был мертв.

Шорпачев едва узнал Ивана Александровича, поседевшего, осунувшегося, раздавленного непомерным горем. Слов утешения сказано не было. Ни у кого не могло найтись таких слов в те минуты, и Борис просто протянул Вудруму запаянную жестянку.

Да, она не у Шираста. И не пришлось даже отбивать ее у бежавшего в панике ученого. Еще в Макими, запаивая коробку с добытыми находками, Шорпачев запаял их две. Настоящую сохранял сам, уже тогда не доверяя Ширасту, подозревая, что рано или поздно он попытается ее похитить. Так оно и случилось: Шираст, удирая, прихватил жестянку, наполненную ничего не стоящими обломками.

— Подобрать точно такую же коробку было просто, Иван Александрович, они из-под датского консервированного масла, а вот взвесить обе, чтобы никто не заметил разницы, — это было потруднее. Ну, а к Ладье двойника не подберешь.

Иван Александрович немного оживился. Он понял, что надо спешить, что яд упорно овладевает телом. Еще несколько минут — и будет упущена внезапно открывавшаяся последняя возможность написать и отправить завещание. Над чувствами взял верх разум. Вудрум вновь нашел в себе силы: ученый стал в нем сильнее отца, и он принялся за письмо Арнсу Парсету.