«Сирены» атакуют

- Конечно, - кивнул Месснер. - Об этом, собственно, мы сейчас и побеседуем. Я только подчеркну еще одно не самое приятное обстоятельство. У нас… у вас нет вспомогательного персонала. Ни среднего, ни младшего. Этого требуют соображения секретности. Вам придется все выполнять собственноручно.

- Что вы имеете в виду? - напрягся Берг.

- То, что вы слышали. Уход за подопытными входит в ваши обязанности. Вы и врачи, и медсестры, и санитары.

Седые усы Берга гневно вспушились:

- Мои заслуги перед Рейхом достаточно велики, чтобы я был избавлен от сомнительной чести вытирать свинячье заразное дерьмо…

Ни слова не говоря, Месснер расстегнул кобуру, вынул пистолет, передернул затвор и навел на старика.

Тот потерял дар речи, уставившись в пистолетный зрачок.

- Полагаю, что я исчерпывающе ответил на вашу реплику, - спокойно сказал штурмбанфюрер, пряча оружие в кобуру.

Берг промолчал. Лицо его покрылось влажными красными пятнами.

- Что произойдет, если мы заразимся? - осведомился доктор Грюнвальд, до сего момента безмолвствовавший.

- То, что вы заразитесь, - пожал плечами Месснер. И успокаивающе добавил: - У нас есть пенициллин.

- С 1941-го года используется, - проворчал Моргенкопф. - Нет ли чего посвежее? Пенициллин не всегда эффективен.

- Увы, - сокрушенно отозвался тот.

- А будет ли вводиться пенициллин подопытным?

- Не всем. Его получит половина контрольной группы инфицированных и оба члена основной.

- С инфекцией более или менее ясно. А как быть, если мы подвергнемся радиоактивному облучению?

- В какой-то степени мы все ему уже подвергаемся. Это неизбежно. Влияние радиации на человека изучено плохо, так что я не в состоянии должным образом ответить на ваш вопрос.

Месснер лгал. Он был из немногих, пусть поверхностно, но посвященных в разработку оружия возмездия, где изучение лучевой болезни шло полным ходом. Результаты впечатляли. И Месснер собирался приложить все усилия к тому, чтобы для него самого эти данные не сделались актуальными.

На секунду он отвернулся, и доктор Моргенкопф украдкой провел ребром ладони по горлу.

Вероятно, он намекал на какие-то будущие события. Не вполне было ясно, к кому он их относит - к себе и коллегам или же исключительно к Месснеру.

- Все обязуются пользоваться просвинцованными фартуками, - продолжил штурмбанфюрер.

Но это известие никого не утешило.

- С какого рода излучением нам предстоит иметь дело? - бесстрастно осведомилась Лессинг.

- Пока что с гамма-лучами, так как их разрушительный потенциал куда выше, а нам приходится работать, что называется, по максимальной ставке. Но в перспективе наверняка будут задействованы и другие виды.

Возможность перспектив как таковых немного радовала. Они обещали некое будущее. Но их содержание не обнадеживало.

- Да, вот еще что, - будто только сейчас вспомнил Месснер. - Предлагаю вам сдать оружие. Оно вам не понадобится…

Глава десятая РАСОВАЯ НЕПОЛНОЦЕННОСТЬ

Вокруг Сережкиной камеры уже который день разворачивалась какая-то суета, но его самого никто не трогал.

Ему приносили пищу, ежедневно измеряли температуру и давление, выслушивали легкие, смотрели горло, мяли живот - с доброжелательными улыбками, с профессиональной деликатностью. На второй день заточения взяли анализы, и всем перечисленным до сих пор и ограничивались.

Между тем в возне, отзвуки которой доносились до его слуха, угадывались прежние семена чего-то жуткого. Да, жуткое угадывалось во всем - это чувство не покидало Сережку уже очень долго, и ему начинало казаться, что никакой прежней жизни у него не было. Были только последние месяцы, а все остальное происходило с кем-то другим. Потому что жизнь ужасна в принципе, а все, что не подпадает под эту характеристику, есть заблуждение и галлюцинация.

Довольно часто до него доносились вопли - в этом смысле трюм «Хюгенау» ничем не отличался от лазарета Валентино. Они звучали слева и справа, сильно ослабленные переборками; мироощущение Остапенко извратилось настолько, что ему представлялось диким не участвовать в этом несомненном страдании. В то же время он понимал, что его берегут для чего-то худшего.

Спустя несколько дней в камерах слева наступила многозначительная тишина. Сережка анализировал. Слева начали кричать раньше, чем справа; раньше и перестали. Одно из двух: либо за правые каюты взялись позднее, либо над его товарищами проделывали не одинаковые процедуры, и справа эффект запаздывал.

Каждое утро начиналось с ожидания того, что справа тоже замолчат.

Но он не дождался этого, за него взялись раньше.

В утро, ничем не отличавшееся от прочих, в каюту-тюрьму вошла большая группа людей в защитных костюмах. Явились все, хотя Сережка этого не знал. В экспериментаторах сосуществовали два чувства: естественный страх и научный интерес. Вернее, интерес ребенка-дебила, увлеченно отрывающего насекомому лапки. Такое любопытство нередко лежит в основе естествознания.

Уродливые очкастые хари таращились на Сережку, а он пытался прочесть сквозь линзы противогазов свою судьбу.