Поэтому адские часы с кукушкой идут правильно в течение восьми минут и тридцати трех секунд, потом убегают на четырнадцать минут, снова правильно идут шесть секунд, убегают на четырнадцать минут, снова правильно идут шесть секунд, убегают на две секунды, правильно идут два часа и одну секунду, а затем убегают на год вперед.
Недостающие зубья — это простые очевидные истины, в большинстве случаев доступные и понятные даже десятилетнему ребенку. Умышленно отпилены некоторые зубья — система умышленно действует без некоторых очевидных кусков информации.
Вот почему такая противоречивая семейка, состоящая из Джонса, отца Кили, вицебундесфюрера Крапптауэра и Черного Фюрера, могла существовать в относительной гармонии…
Вот почему мой тесть мог совмещать безразличие к рабыням и любовь к голубой вазе…
Вот почему Рудольф Гесе, комендант Освенцима, мог чередовать по громкоговорителю произведения великих композиторов с вызовами уборщиков трупов…
Вот почему нацистская Германия не чувствовала существенной разницы между цивилизацией и бешенством…
Так я ближе всего могу подойти к объяснению тех легионов, тех наций сумасшедших, которые я видел в свое время. И моя попытка такого механистического объяснения — это, наверное, отражение отца, сыном которого я был. И есть. Ведь если остановиться и подумать, что бывает не часто, я, в конце концов, сын инженера.
И поскольку меня некому похвалить, я похвалю себя сам — скажу, что я никогда не прикасался ни к одному зубу своей думающей машины, она такая, как есть. У нее не хватает зубьев, бог знает почему, — без некоторых я родился, и они уже никогда не вырастут. А другие сточились под влиянием превратностей Истории.
Но никогда я умышленно не ломал ни единого зуба на шестеренках моей думающей машины. Никогда я не говорил себе: «Я могу обойтись без этого факта».
Говард У. Кемпбэлл-младший поздравляет себя! В тебе еще есть жизнь, старина!
А где есть жизнь…
Там есть жизнь.
Глава тридцать девятая
Рези Нот откланивается…
— Единственное, о чем я жалею, — сказал доктор Джонс боссу фебеэровцев на лестнице в подвал, — что у меня только одна жизнь, которую я могу отдать отечеству.
— Посмотрим, не удастся ли нам откопать еще что-нибудь, о чем вы будете жалеть, — сказал босс.
Теперь Железная Гвардия Сынов Американской Конституции толпой вываливалась из котельной. Некоторые из них были в истерике. Паранойя, которую родители годами вбивали в них, внезапно реализовалась. Вот теперь их действительно преследовали!
Один из парней вцепился в древко американского флага. Он так размахивал им, что орел на древке цеплялся за трубы под потолком.
— Это флаг вашей страны! — кричал он.
— Мы это уже знаем, — сказал босс. — Отберите у него флаг!
— Этот день войдет в историю, — сказал Джонс.
— Каждый день входит в историю, — сказал босс. — Ладно, где человек, называющий себя Джорджем Крафтом?
Крафт поднял руку. Он сделал это почти что весело.
— Это флаг и вашей страны? — сказал босс с издевкой.
— Мне нужно рассмотреть его повнимательнее, — сказал Крафт.
— Как чувствует себя человек, когда такая долгая и блестящая карьера приходит к концу? — спросил босс Крафта.
— Все карьеры когда-нибудь кончаются, — сказал Крафт. — Я это понял уже давно.
— Может, о вашей жизни сделают фильм, — сказал босс.
Крафт улыбнулся.
— Возможно. Я бы запросил немало денег за право снимать этот фильм.
— Есть только один актер, который действительно бы сыграть вашу роль, — сказал босс. — Но его будет нелегко заполучить.
— Да? — сказал Крафт. — Кто же это?
— Чарли Чаплин, — сказал босс. — Кто еще смог бы сыграть шпиона, который был постоянно пьян, с 1941 по 1948 год? Кто еще мог бы сыграть русского шпиона, который создал агентуру, состоящую почти сплошь из американских шпионов?
Весь лоск сошел с Крафта, и он превратился в бледного морщинистого старика.
— Это неправда! — сказал он.
— Спросите ваше начальство, если не верите мне, — сказал босс.
— А они знают? — спросил Крафт.
— Они наконец поняли. Вы были на пути домой, а там вас ожидала пуля в затылок.
— Почему вы спасли меня?
— Считайте это сентиментальностью, — сказал босс.
Крафт обдумал ситуацию и укрылся за спасительной шизофренией.
— Все это не имеет ко мне отношения, — сказал он и вновь обрел свой прежний лоск.
— Почему?
— Потому, что я художник. И это главное мое дело.
— Непременно возьмите в тюрьму этюдник, — сказал босс и переключил внимание на Рези. — Вы, конечно, Рези Нот.
— Да, — сказала она.
— Доставило ли вам удовольствие ваше короткое пребывание в нашей стране?
— Какого ответа вы от меня ожидаете?
— Любого. Если у вас есть жалобы, я передам их в соответствующие инстанции. Знаете, мы пытаемся увеличить приток туристов из Европы.
— Вы говорите очень забавные вещи, — сказала она без тени улыбки. — Простите, я не могу ответить в том же духе. Сейчас не самое забавное время для меня.
— Жаль, — сказал босс небрежно.