Сирены Титана

— «Эта встреча была предопределена давно», — сказал я им, — сказал О’Хара. — «Сама судьба решила, что мы с Говардом Кемпбэллом должны встретиться через много лет». Ты не чувствуешь этого?

— Чего именно?

— Что это судьба. Мы должны были встретиться так, именно здесь, в этой комнате, и ни один из нас не мог этого избежать, как бы мы ни старались.

— Возможно, — сказал я.

— Как раз тогда, когда думаешь, что жить больше незачем, внезапно осознаешь, что у тебя есть цель.

— Я понимая, что вы имеете в виду.

Он покачнулся, но удержался.

— Знаешь, чем я зарабатываю на жизнь?

— Нет.

— Я диспетчер грузовиков для замороженного крема.

— Простите? — сказал я.

— Целый парк грузовиков объезжает заводы, пляжи, стадионы — все места, где собирается народ. — О’Хара, казалось, на несколько секунд совсем забыл обо мне, мрачно размышляя о назначении грузовиков, которые он отправлял. — Машина, производящая крем, стоит прямо на грузовике, — бормотал он. — Всего два сорта — шоколадный и ванильный. — Теперь он был в таком же состоянии, как бедная Рези, когда она рассказывала мне об ужасающей бессмысленности своей работы на сигаретной машине в Дрездене. — Когда кончилась война, я рассчитывал добиться многого и не думал, что через пятнадцать лет окажусь диспетчером грузовиков для замороженного крема.

— Я думаю, у каждого из нас были разочарования, — сказал я.

Он не ответил на эту слабую попытку братания. Его беспокоили только собственные дела.

— Я собирался стать врачом, юристом, писателем, архитектором, инженером, газетным репортером, — сказал он. — Я мог бы стать кем угодно.

Но я женился, и жена сразу начала рожать детей, и тогда мы с приятелем открыли чертово заведение по производству пеленок, но приятель удрал с деньгами, а жена все рожала и рожала. После пеленок были жалюзи, а когда и это дело прогорело, появился замороженный крем. А жена все продолжала рожать, и чертова машина ломалась, и нас осаждали кредиторы, и термиты кишмя кишели в плинтусах каждую весну и осень.

— Как печально, — сказал я.

— И я спросил себя, — сказал О’Хара. — Что все это значит? Для чего я живу? В чем смысл всего этого?

— Правильные вопросы, — сказал я миролюбиво и пододвинулся ближе к тяжелым каминным щипцам.

— И тут кто-то прислал мне газету, из которой я узнал, что ты еще жив, — сказал О’Хара, и его снова охватило страшное возбуждение, которое вызвала в нем та заметка. — И вдруг меня осенило, зачем я живу и что в этой жизни я должен сделать.

Он шагнул ко мне, глаза его расширились.

— Вот я и пришел, Кемпбэлл, прямо из прошлого!

— Здравствуйте, — сказал я.

— Ты знаешь, что ты для меня, Кемпбэлл?

— Нет.

— Ты зло, зло в чистом виде.

— Благодарю.

— Ты прав, это почти комплимент, — сказал он. — Обычно в каждом плохом человеке есть что-то хорошее, в нем смешано почти поровну добро и зло. Но ты — чистейшее зло. Даже если в тебе есть что-то хорошее, все равно ты — сущий дьявол.

— Может быть, я и в самом деле дьявол.

— Не сомневайся, я обдумал это.

— Ну и что же вы собираетесь со мной сделать?

— Разорвать тебя на куски, — сказал он, раскачиваясь на пятках и расправляя плечи. — Когда я услышал, что ты жив, я понял, что я должен сделать. Другого выхода нет. Это должно было кончиться так.

— Не понимаю, почему?

— Тогда, ей-богу, я тебе покажу, почему. Я тебе покажу, ей-богу. Я родился, чтобы разорвать тебя на куски как раз здесь и сейчас. — Он обозвал меня подлым трусом. Он обозвал меня нацистом. Затем он обругал меня самым непристойным словосочетанием в английском языке.

И тут я сломал ему каминными щипцами правую руку.

Это был единственный акт насилия, когда-либо совершенный в моей, кажущейся теперь такой долгой, долгой жизни. Я встретился с О’Хара в поединке и победил его. Победить его было просто. О’Хара был так одурманен выпивкой и фантазиями о торжестве добра над злом, что даже не ожидал, что я буду защищаться. Когда он понял, что побит, что дракон намерен сразиться со Святым Георгием, он страшно удивился.

— Ах, вот ты как, — сказал он.

Но тут боль от множественного перелома окончательно доконала его нервы, и слезы брызнули у него из глаз.

— Убирайся, — сказал я. — Или ты хочешь, чтобы я сломал тебе другую руку и вдобавок проломил череп? — Я ткнул его щипцами в правый висок и сказал: — Прежде чем ты уйдешь, ты отдашь мне пистолет, нож или что там у тебя есть.

Он покачал головой. Боль была так ужасна, что он не мог говорить.

— У тебя нет оружия?

Он снова покачал головой.

— Честная борьба, — хрипло сказал он, — честная.

Я обшарил его карманы. У него не было оружия. Святой Георгий хотел взять дракона голыми руками!

— Ах ты, полоумный ничтожный пьяный однорукий сукин сын! — сказал я. Я сорвал тент с дверного проема, отодрал доски. Я вышвырнул О’Хара на площадку.

О’Хара наткнулся на перила и, потрясенный, уставился вниз в лестничный пролет, вдоль манящей спирали, туда, где его ждала бы верная смерть.