Сирингарий (СИ)

Никогда прежде не знавал Шпынь такой муки. Вот уж подлинно — ненадобный!

Чаруша же, сказав что-то, пригнулся да и кинулся-метнулся в огонь.

Шпынь извернулся, саданул локтем Цару, и — следом.

Разбежался-раскатился огнь по жилам черным, точно по масляным веревкам. Горел сруб, точно стог пересохший, стонало гибнущее дерево, а Милий так и замер, руки раскинув, будто жара не чуял.

Чаруша же оружие свое диковинное не обернул против белой девушки. Кажется, говорил ей что-то — в гаре, в шуме не слыхать было. А только дева коснулась губами лба Милия и кивнула чаруше.

А сама вдруг воздвиглась, точно дерево, раскинулась — и пламя отступило, остудило жар…

Чаруша будто и ждал того. Схватил Милия в охапку и вместе с ним — к дверям…На беду, угарно, дымно было — чаруша осадил, заметался птицей, не разбирая дороги.

— Сюда! Сюда! — крикнул Шпынь отчаянно.

Чаруша его услыхал, на голос повернулся, а там его Шпынь сразу за руку схватил, за собой потащил, через сени…

На улицу выкатились — тут же их водой оплеснули.

Шпынь на локтях поднялся, отыскал глазами друга: тот так и лежал, куклой тряпишной руки-ноги разбросав.

Чаруша над ним склонился, щупал жилу на шее; веки оттянул, заглядывая в глаза. Зачем-то взялся пояс Милию распутывать-развязывать.

Стража, прочие люди сунулись ближе, так он вдруг крикнул злым голосом:

— Прочь! Воздуха мало!

Те шарахнулись. Кто замешкался, тех Цара оттеснила.

Чаруша и ей закричал:

— За лекарем мчись! Живой ногой!

Цару с места так и сорвало, только была — и нету.

Шпынь подобрался ближе, чаруша на него глянул.

— Помогай, — сказал.

Сложил чаруша ладони на груди у Милия замком и начал толкать. Толкает да напевает-считает что-то себе под нос…Потом наклонился, голову Милию закинул, нос зажал, выдохнул в губы бледные…

— Я буду качать, ты — вот так дышать, понятно? Тридцать на два, и смотри, подбородок вот так, нос памятуй зажимать.

Кивнул Шпынь, упал на колени рядом.

Не помнил, сколько они так провели, только — вздохнул Милий сам, глаза распахнул. У Шпыня оборвалось что-то внутри, разжало когти; глаза запекло. Не иначе, дымом разъело.

Чаруша перевернул Милия на бок, по волосам погладил.

Шпынь чарушу за руку тронул.

— Спасибо, — сказал. — Ты жизнь нам спас.

— Вместе управились, Алоран, — улыбнулся чаруша неожиданно.

Огонь ему волосы подъел, укоротил изрядно. Жалко, подумал Шпынь. Какая грива была. Зато Милия пламя будто не тронуло вовсе…

Он нахмурился, постепенно осознавая случившееся.

Милий, огонь…Или не совсем огонь? Милий его выкликал? Милий прокуду угомонил? Но как это возможно?

— Сам спроси, — посоветовал чаруша, поднимаясь. — Как время придет.

Зашумели тут люди, расступились, а во двор ввалилась кавалькада.

Впереди всех — Секач-Самовит да Цара. Видать, на полдороги встретились.

Молчали ватажники, а выдвинулся вперед всех Секач-Самовит, и был лик его страшен.

— Сын мой где? — спросил тихо.

На дом полыхающий и не глядел.

Закланялсь стража, в ноги повалилась.

— Не гневайтесь…

— Сын мой где?!

— Я здесь, батюшка! — Милий, с послугой Шпыня, поднялся, склонил голову покаянно. — Не губи друзей моих, батюшка, не губи стражу верную, я один за все разорение ответчик.

Жилы-желваки заиграли на лице Самовита.

Спешился с коня рогатого-деревянного, пеной зеленого укрытого, да вдруг схватил сына в охапку, над землей приподнял.

Шпынь выдохнул.

Кажется, обошлось. Тут и лекарь приблизился труском, из тех, что с ватажными ходил, повели Милия прочь под белы руки…

Ударило тут Шпыню в голову — опять ведь чаруша железо свое куда-то задевал! Вот спросить бы! Закрутился, рыжего выискивая.

А того и след простыл.

***

Секач-Самовит по горенке похаживал, плеткой по сапожкам постукивал.

— Стало быть, сдружился ты с Милием?

— Сдружился, — отвечал Шпынь.

— Права Цара. Негоже сыну моему с отребьем уличным якшаться, — сказал Самовит.

Шпынь кулаки сжал, но и слова поперек не проронил.

— Посему, — продолжил, — беру тебя в дом, ближником. Станешь Милию охранителем. В дружину домашнюю на выучку пойдешь.

Шпынь аж задохнулся. В зобу сперло. Никак не ждал он подобного, гадал — катиться ему с красного крыльца кубарем опосля всего…

— Тебя как прозывают?

— Шпынем.

— Ты мне это брось! Никаких погремушек уличных, собачьих! Мать с отцом как подарили?

— Алоран.

— Алораном в дом и беру. Ступай теперь, сына порадуй.

Шпынь…Алоран поясно поклонился, вышел. Уже на полпути спохватился, что не справился, куда идти-то.

На крыльцо выбрался.

Солнце играло, ветерок теплый волосы ерошил. Сладко пахло цветущим садом. Смеялись где-то девки-работницы.

Милий сидел на ступенях, дремал, привалившись к балясинам. У ног его в пыли возились щенки пузатые-толстозадые: пищали, смешно заваливались.

Алоран неслышно опустился рядом.

Ишь, подумал, мормагон, а дрыхнет что обычный человек, сопит, слюни пускает.

Идущая по своим делам Цара привычно оглядела его с ног до головы. Да вдруг подмигнула, бросила яблоко. Алоран споймал, поблагодарил короткой растерянной улыбкой.

Погладил любопытных щеней, откинулся на локтях, глядя, как снуют в выси быстрокрылые птицы.

Ну, подумал, вот я и дома. На своем месте.

О цвете вишневом