Сириус

— Я знаю мысли и желания думских кругов, но этого мне недостаточно, чтобы принять важное решение. Дума никогда не была выражением чувств и пожеланий народа. Существуют силы гораздо более важные. Под моей командой двенадцатимиллионная армия; к ее голосу я больше должен прислушиваться…

Император не успел договорить, как вошел камердинер с серебряным подносом и подал Рузскому конверт. В нем — телеграмма от генерала Алексеева, адресованная всем главнокомандующим фронтами. Наштаверх сообщил, что Родзянко телеграфировал ему о невозможности умиротворения страны и продолжения войны без отречения императора Николая II в пользу сына при регентстве великого князя Михаила Александровичи. Сам наштаверх склонялся к тому, что это единственное средство сохранить армию от развала, спасти независимость России и довести войну до успешного конца.

«Если вы разделяете этот взгляд, — писал он, — не благоволите ли телеграфировать весьма спешно свою верноподданническую просьбу его величеству, известив меня».

Когда Рузский показал телеграмму государю, у того, как при чтении очередного министерского доклада, не обнаружилось ни малейшего движения в лице. Он только спросил, что теперь делать. Генерал отвечал, что так как Алексеев своей телеграммой вовлек в обсуждение вопроса о судьбе трона всех главнокомандующих фронтами, то сама логика подсказывает ничего не предпринимать до ответа всех главкомов.

— Да, вы правы, — согласился государь.

Острота минуты не по Юзу, а по какому-то беспроволочному телеграфу передавалась в свитский салон.

Адмирал Нилов бегал взад-вперед; вечно молчаливый Нарышкин признался, что чует недоброе, а с генералом Дубенским случилась истерика. Он бросил об пол свою тетрадь и затрясся в беззвучном плаче. Когда к нему сбежались и начали приводить в себя, он встал и гаркнул, как на смотру:

— Шапки долой! Российская империя погибает!

В половине третьего Рузский прибыл с Даниловым и с генералом Савичем. Император попросил всех сесть, но сел один Рузский, Данилов и Савич остались стоять.

Генералов удивило желание государя начать доклад не с политических вопросов, а с положения на фронте. Рузский в несколько минут сделал краткий обзор военных действий, а потом перешел к сообщениям из Царского Села. Рассказал о слухах касательно собственного конвоя его величества, будто он вступил в переговоры с Думой и хотел арестовать тех офицеров, что продолжали оставаться верными царю. Сообщил о великом князе Кирилле Владимировиче, ходившем с красным бантом во главе флотского экипажа к Думе.

У главкосева руки слегка дрожали.

Данилов и Савич, как казни, ожидали чтения телеграфных листков, которые он держал. Но главкосев положил их на стол и попросил государя прочесть. То были ответы командующих фронтами на запрос Алексеева. Брусилов, Эверт, Сахаров, вице-адмирал Непенин, командующий Балтийским флотом, в один голос умоляли об отречении как единственном средстве сохранить армию и довести войну до благополучного конца. Телеграмма адмирала была совсем паническая: «С огромным трудом удерживаю в повиновении флот и вверенные мне войска… Если решение не будет принято в течение ближайших часов, то это повлечет за собой катастрофу с неисчислимыми бедствиями для нашей родины».

С тем же невозмутимым лицом император обратился к Рузскому.

— Ну а вы, Николай Владимирович?

— Ваше императорское величество, мое мнение не расходится с верноподданническими просьбами главнокомандующих другими фронтами. Я тоже полагаю, что вашему величеству невозможно принять никакого иного решения, кроме того, которое изложено в их телеграммах.

— Но ведь что скажет юг и как отнесется к этому казачество?

— Ваше величество, я вас прошу еще выслушать мнение помощников. — Рузский указал на Данилова и Савича.

— Хорошо, только прошу быть вполне откровенными.

Данилов так волновался, что пробормотал что-то о любви царя к родине, о жертве, о председателе Государственной Думы и старших начальниках действующей армии.

— А вы какого мнения? — обратился государь к Савичу.

— Я… я… человек прямой… Ваше величество, вероятно, слышали от генерала Дедюлина… Я в полной мере присоединяюсь к тому, что доложил вашему величеству генерал Данилов.

Император прошелся по кабинету и, как в прошлый раз, устремил взор на оконные занавески, точно за ними скрывалась тайна его судьбы. Генералам показалось, что губы его дрогнули и перекосились. Вдруг он круто повернулся.

— Я решился… Я решил отказаться от престола в пользу своего сына Алексея…

Он перекрестился широким крестом. Генералы тоже перекрестились.

— Благодарю вас за доблестную и верную службу. Надеюсь, что она будет продолжаться и при моем сыне.

Севши за стол, он стал писать телеграмму на имя председателя Государственной Думы о своем отречении. Телеграмма начиналась словами: «Нет той жертвы, которой я не принес бы во имя действительного блага и для спасения России».

XXV

О призраки! О царскосельский сон.

Пронизанный и радостью, и мукой! Д. Кленовский