Сириус

— Мы с вами встречались, не правда ли?.. В Гранд Отеле… Мы добрых полчаса сидели друг против друга в приемной…

Поручик покраснел.

— Ах, да! У этого шарлатана…

— Помилуйте! Какое у вас основание так называть?.. Я знаю многих почтенных людей, и все они расценивают его очень высоко.

— Может быть. Но я стыжусь, что ходил к нему.

— О, в таком случае вы представляете для меня особенный интерес. Вас постигло разочарование?

— Her… То есть, как вам сказать… Я и не был очарован с самого начала… А после того, как он сказал мне глупость…

— Глупость, говорите вы?.. Я не имею права интересоваться тем, что он вам предсказал, но позвольте задать вопрос: то, что он предсказал, не сбылось?

— Конечно, не сбылось и не сбудется. Мне это стало ясно, как только он выпалил свое пророчество.

— Разрешите еще вопрос. Говоря «не сбылось», вы основываетесь на несовершившемся факте или, так сказать?..

— Да что там! — разгорячился поручик. — Сами можете судить… Я не делаю секрета из этого. Он мне предсказал карьеру при дворе. Ну не глупость ли?..

— Никак не могу понять, почему это глупость. Ведь со дня вашего визита прошло всего несколько месяцев Как можно делать такие поспешные заключения?

Когда поезд подошел к Балтийскому вокзалу, незнакомец встал.

— Не спрашиваю ни вашего имени, ни кто вы такой, но об одном прошу: в тот день, когда начнет сбываться его предсказание, дайте мне хотя бы короткую весть об этом.

Он вручил свою визитную карточку и раскланялся самым приятным образом. Подходя к дому, поручик вынул карточку и прочел: «Александр Дмитриевич Протопопов. Член Государственной думы».

— Кто такой Протопопов? — спросил он дядю.

— Заместитель председателя Думы. Большая умница… Впрочем, фантазер вроде тебя.

Предстоял еще один день. Из-за тревожного положения, вызванного сараевским убийством, срок пребывания президента в России сокращался. Его эскадра покидает кронштадтские воды сегодня вечером. Садясь утром в вагон Балтийской железной дороги, Дондуа почувствовал грусть и усталость. Три минувших дня, выпавшие, как три карты из колоды, выиграли такое богатство, какого не стоила вся его предыдущая жизнь. Но сегодня дама пик насмешливо подмигнет, и видение потухнет внезапно, как возникло.

— Вот когда я посмеюсь над Перроном!

Побывав на двух парадах, в присутствии двора и «всего Петербурга», Дондуа окончательно «свихнулся». Он видел штандарты, знамена, слышал музыку, пушечные залпы, видел государя на коне и понял, что никакого другого золотого сна не надо.

Наутро Петербург только и говорил что об австрийском ультиматуме.

Газеты возмущались великой державой, предъявившей маленькому народу требования неслыханные в истории дипломатии. Говорили, будто граф Берхтольд, сочиняя ультиматум, заботился о его неприемлемости.

В министерстве иностранных дел о нем узнали еще ночью, в четвергом часу, когда пришла телеграмма из Белграда от русского поверенного в делах. Прочтя ее, начальник канцелярии барон Шиллинг вскочил с постели. Он понял коварство австрийцев, выбравших для предъявления ультиматума тот час, когда на борту «Франции» император и двор прощались с президентом. Чья-то трезвая голова на Балльплаце так рассчитала время, чтобы весть об ультиматуме дошла до Петербурга после отъезда Пуанкаре.

Барон вызвал к телефону послов Извольского и Щебеко, потребовал немедленного их возвращения в Париж и в Вену. Потом разослал извещения товарищу министра Нератову и виднейшим чиновникам министерства, находившимся в отпуске.

К десяти часам приехал Сазонов.

— C’est la guerre europ'een!^[9] — воскликнул он, выслушав рассказ Шиллинга. Прямо из кабинета барона позвонил в Петергоф.

— Это возмутительно! — услышал он голос императора. — Прошу вас, Сергей Димитриевич, держать меня au courant всего, что последует.

За чаем государь рассказал семейству о полученном известии. Две младшие великие княжны весело шептались о вчерашней поездке на корабль. У старших слово «ультиматум» связывалось с отношениями между министрами и Думой. Первая мысль их была о роспуске Сербии.

Только императрица пристально поглядела на государя. Через полчаса она вошла к нему в кабинет.

— Что же ты намерен делать?

— Не знаю. Посмотрим, как все обернется…

— Дорогой мой, обещай, что ты не сделаешь ни одного неосторожного шага. Ведь ты не хочешь войны?

— Видит Бог!..

— Войны не должно быть! Никак не должно… Ты ее не допустишь, Ники. Обещай мне…

— Ты хорошо знаешь, что я не хочу ее, я живу только интересами России.

— Ах, как я боюсь, что тебе начнут теперь говорить со всех сторон об этих интересах!

Обняв государя за плечи, она над самым ухом прошептала:

— Ники, спроси совета у Него.

— У кого? — недоуменно обернулся Николай и сразу понял свою вину.

— Ты неблагодарен, Ники… Как ты можешь забывать о нашем спасителе? Обещай мне поступать, как он скажет.

Через полчаса в Тюмень отправлена была телеграмма.

Старец Григорий Ефимович лежал там в больнице, по случаю нанесенной ему раны в живот.

«Какая-то стерва пырнула меня ножом, но с Божьей помощью остался жив», — писал он друзьям.