Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея

Жиль и Лоран, смеясь, скакали на одной ножке. Жюстен наблюдал за ними с тяжелым сердцем. Братья были коротко острижены, лица — беззаботные, и оба в серых рубашках, на ногах — сабо. Сам он всех простых радостей детства был лишен.

— А ну, проказники, достаньте-ка воды из колодца! — прикрикнул на внуков Антуан. — Одного ведра хватит, оставите на приступке. И бегом за родителями! Скажете, что письмо принесли и что у нас гость.

— Не хотите говорить при мальчиках, — догадался Жюстен. — Все так плохо?

— Элизабет узнала, что дед, Гуго Ларош, в свое время придумал целый план, как помешать Катрин и Гийому сесть на пароход в Гавре. Бедная моя девочка! На чердаке в замке нашлись и родительские чемоданы, и даже тряпочная кукла — мой подарок. Еще Элизабет нашла кожаный бумажник Лароша с сохранившимися с тех пор документами — они доказывают его вину. Ларош заплатил уличным бандитам, чтобы они раз и навсегда избавили его от зятя, моего сына.

— Такая низость… Немыслимо! Но вам, мсье Дюкен, я верю на слово. И этот человек, вполне вероятно, мой отец? Два года назад, когда я уезжал отсюда, я был в этом уверен. Теперь предпочел бы, чтобы это была неправда. Мадлен постоянно врала, может, и на этот счет тоже?

— Идем, Жюстен. Посидим под липой, выпьем по маленькой. Летом в доме — что твой ледник… Мы с тобой мало знакомы. Так, здоровались на ярмарке в Монтиньяке. Но это ничего, это поправимо.

Антуан ободряюще потрепал парня по плечу. Вместе они подошли к столу из сбитых широких досок, на ножках в виде крестовины.

— Забудь, что этот поганец мог быть твоим отцом, — посоветовал старый мельник. — Хорошие отцы растят своих детей, любят, заботятся, научают, что хорошо и что плохо.

— А я запомнил только тычки и обиды: та, что называла себя моей тетей, на них не скупилась, — вздохнул молодой солдат, усаживаясь за стол. — Мне строго-настрого приказывали никому не показываться на глаза, и жил я на чердаке, как звереныш в клетке.

— Тяжко тебе приходилось, Элизабет рассказывала. И я, мой мальчик, искренне тебе сочувствую. Но тем больше твоя заслуга, раз ты сумел остаться таким, как есть, — порядочным, любящим, щедрым душой. Моя внучка тебя очень любит.

— Спасибо вам, мсье Дюкен.

— Зови меня просто дедушка Туан! Мне это будет приятно. И, когда закончится служба, смело приезжай, в моем доме тебе всегда найдется место.

Лицо Жюстена осветилось широкой улыбкой — так его растрогала доброта старика с голубыми глазами, такими же прекрасными, светлыми и ясными, как у Элизабет.

Подошли Ивонн с Пьером и детьми. Муж с женой были в рабочих халатах и фартуках, белых от муки. И только кисти рук у них были безукоризненно чистые и еще блестели от воды.

— Здравствуйте, Жюстен! — воскликнула Ивонн. — Жиль рассказал, что у нас гости. Простите, что мы в таком виде: после обеда нам еще работать, так что не до переодеваний.

Пьер Дюкен, которому было уже сорок девять, задержал взгляд на лице гостя. И был так поражен, что сказал все, что было у него в тот момент на уме:

— Простите, но вы так похожи на Катрин, мою невестку! Выходит, это правда, ну, что вы — сын Лароша?

— Дорого бы я дал, мсье, чтобы им не быть! — ответил сконфуженный Жюстен. — Но беда в том, что доказательств я уже никогда не получу — ни за, ни против.

— Когда вы уехали из Гервиля, Элизабет часто об этом упоминала. Что вы очень похожи с ее покойной матушкой и что у вас такие же белокурые волосы, — подхватила Ивонн. — У меня есть фото Катрин и Гийома, сделанное по случаю крещения их малышки. Я вам покажу!

Старый мельник помрачнел. Он до сих пор не мог смириться с потерей среднего сына.

— Поговорим о другом, — предложил он. — Сегодня пришло письмо из Парижа! Я не открывал, ждал вас. Прочтем, а потом сразу будем обедать. Иначе мальчики в школу опоздают.

Несмотря на радушие Дюкенов, Жюстен чувствовал себя в их семейном кругу лишним. Да еще в обеденное время. Он было встал, но Пьер подал ему стакан вина.

— Письмо из Парижа могла прислать только Элизабет! Наверняка вам будет интересно узнать новости, — сказал он. — Останьтесь!

— Ну-ка, что она тут пишет… — пробормотал Антуан, вынимая из кармана очки.

В конверте также обнаружилось две коричневые картонки с золотым тиснением, в которые обычно для сохранности вкладывались фотокарточки. Все дружно умолкли, и старик стал читать:

Милый дедушка Туан, милая Ивонн, милый Пьер, милые мои кузены!