Сиротка. Нежная душа

— Она даже стала близкой подругой королевы Виктории. Немецкий император Вильгельм I дал ей звание первой певицы своего императорского дома. Еще тут написано, что она отошла от дел в шестьдесят, но до этого много лет обучала искусству вокала молодых исполнителей. Подумать только, ты могла бы встретиться с этой дамой! Она умерла в 1930 году. Твоя мать об этом просто не подумала. У тебя редчайший голос, дорогая. Я не имел счастья слышать Эмму Лаженесс, но тебя я слышал и уверен, что ты в силах добиться такой же славы. Лора со своими деньгами могла бы отправить тебя учиться даже в Европу, если бы понадобилось.

У Эрмин появилось ощущение, что на сердце лег камень. Она уже пожалела, что с таким увлечением говорила о знаменитой канадской певице.

— Папа, три или четыре года назад Жозеф Маруа все еще был моим официальным опекуном, и только потом мама нашла меня. Это было непростое время…

— Жаль, — сказал на это ее отец. — И это опять-таки наше упущение, мое и твоей матери. Мы отвратительные родители!

Жослин вернул вырезку Эрмин и взял руку дочери в свою.

— Спой мне что-нибудь, — предложил он. — Лора у Бетти, Шарлотта кормит Мукки кашей, Тошан и Арман ушли в лес за красивой елкой, которую дети будут наряжать после ужина.

Она отрицательно помотала головой, и вдруг по щекам ее потекли слезы.

— Нет, папа, я не хочу петь.

— Думаю, наоборот, очень хочешь, — возразил он. — Почему ты плачешь?

— Сегодня я какая-то раздражительная… И мой голос теперь немногого стоит, я совсем над ним не работаю.

— Но ведь тебе нравится петь? — не сдавался Жослин. — Что ты чувствуешь, когда поешь?

Эрмин на мгновение закрыла глаза, потом снова открыла. Жослин, как зачарованный, смотрел на нее. Дочь казалась ему восхитительно красивой — с нежным румянцем на щеках, яркими полными губами… И это лицо в форме идеального овала, этот маленький аккуратный нос… Отец утонул в ее голубых глазах. Это была плоть от его плоти, его собственное дитя. Господь сделал ей великолепный подарок — золотой голос, и этот бесценный дар теперь был предан забвению.

— Я ощущаю огромное счастье, и мне кажется, будто я взлетаю высоко в небо, переношусь в иной мир, в мир красоты… Мне приходится прилагать усилия, но я этого почти не замечаю. Как тебе это объяснить?

Жослин сильнее сжал тонкую руку дочери. Глядя на нее с восхищением, он промолвил:

— Прошу тебя, одну только песню, какую захочешь! Для твоего старого отца, который любит тебя всем сердцем.

— Но только одну! — согласилась она едва слышно. — Самую легкую, «У чистого ручья».

— Хорошо. Она мне, кстати, очень нравится.

К лесному ручейку сегодня я ходил;
Ручей был так хорош — в нем искупался я!
Я так давно тебя люблю…
И не забуду никогда!

Эрмин начала потихоньку, с низкого тона, словно робея. Но понемногу, вместе с получаемым от пения удовольствием, к ней пришла уверенность в своих силах, и она стала брать все более высокие ноты. Голос не предал ее: он поднимался, вибрировал — восхитительный, возвышенно-прекрасный. Жослин затаил дыхание от восторга. Когда песня закончилась, он улыбался, и не думая просить большего. Но молодая женщина сразу же перешла к «Арии с колокольчиками» из «Лакме», которую в последний раз исполняла в санатории.

В кухне Мирей навострила уши. В восхищении она отложила нож, которым очищала брюкву. Шарлотта затаила дыхание. И даже маленький Мукки замер, подняв ручонку и раскрыв ротик. Ясные, кристально чистые рулады лились из гостиной и наполняли собой весь дом. Впервые за много месяцев соловей из Валь-Жальбера запел.

Домоправительница на цыпочках вышла в коридор. Шарлотта вынула мальчика из высокого стульчика и, взяв за руку, повела вслед за Мирей. Не показываясь на глаза певице, они с наслаждением слушали этот импровизированный концерт.

У Жослина слезы навернулись на глаза. Едва дочь закончила арию, он попросил ее спеть католический рождественский гимн.

— Папа, дай мне передохнуть, — с улыбкой ответила ему дочь. — Я давно не упражнялась. Но какое это все-таки удовольствие!

Она негромко запела «Gloria in excellsis»[40], и вдруг Мукки вырвался из рук Шарлотты и пошел к матери. Личико у малыша было счастливое. Прижав свое дитя к груди, молодая женщина запела громче. Но почти сразу же умолкла: ребенок, которого она носила под сердцем, резко шевельнулся. Жослин, увидев на лице дочери недоуменное выражение, встревожился.

— Что с тобой, Эрмин?

— Прости, папа, но ребенку, похоже, мой голос не по душе!

Она передала Мукки своему отцу и с задумчивым видом замерла, прислушиваясь к собственным ощущениям. Мирей и Шарлотта с радостными улыбками на лицах вошли в комнату.

— Это было великолепно, Мимин! — воскликнула девочка. — Споешь нам что-нибудь на Рождество?

— Но у нас уже Рождество, — поправила ее домоправительница. — Свой подарок мы только что получили!