Сиротка

Берег реки Перибонки, 12 января 1932 года

Мягкие хлопья снега, густо сыпавшиеся с неба, ослепляли Эрмин. Сжавшаяся в комок на санях, закутанная в одеяла, она едва различала присыпанных снегом собак, которые устало брели вперед, понурив головы. С утра они проделали большой переход.

— Тошан, — позвала она, — ты, наверное, заблудился. Скоро стемнеет. Вокруг ничего не видно. Как ты найдешь дорогу к хижине матери?

— Не бойся! — крикнул он сквозь завывания ветра. — И постарайся не замерзнуть!

Но у Эрмин сдали нервы, и она расплакалась. Одежда на ней промокла и промерзла. Без конца шел снег, и это казалось ей невыносимым. Она говорила себе, что просто невозможно найти дорогу в этой непроницаемой для взора белой дымке, поглотившей мельчайшие детали пейзажа. От продолжавшейся два дня метели они укрылись в крошечной полуразрушенной хижине лесорубов. Костер дымил, не давая тепла, в проржавевшем бидоне, приспособленном под очаг. Устроившись под полуобвалившейся крышей, молодожены довольствовались раскрошившимся печеньем и теплым кофе. У Эрмин об этих днях остались ужасные воспоминания. Большую часть времени они с Тошаном спали, убаюканные завываниями метели, не занимались любовью и даже не разговаривали.

— До дома осталось немного, — сказал Тошан утром третьего дня. — Метель уходит.

И они отправились дальше, несмотря на сильный снегопад. Девушка не могла отделаться от мысли, что ее супруг едет наугад, без каких-либо ориентиров.

«Он боится сказать, что заблудился, — думала она, покусывая воротник куртки, чтобы сдержать рыдания. — Этой ночью нам придется спать под брезентовым навесом, а завтра все начнется заново. Мы никогда не приедем!»

Она сжала кулачки, отчего на лице появилась гримаса боли. Пальцы замерзли и почти не слушались. Медовый месяц превращался в кошмар.

— Мин! — позвал Тошан. — Собаки устали. Вылезай из саней, будет лучше, если ты немного пройдешься пешком.

«Это предел всему! — сказала она себе. — В сравнении с вещами, которые он погрузил, я почти ничего не вешу!»

Гнев вывел ее из состояния заторможенности. Она отбросила одеяла и медвежью шкуру. Однако, когда она попыталась встать, одеревеневшие ноги не послушались, и она упала набок. Влажный снег тут же окутал ее, обжигая лицо.

Эрмин с трудом встала. Тошан приказал собакам остановиться и подбежал к ней. Она оттолкнула его.

— Это из-за тебя! — пробормотала девушка.

— Нет, ты сама виновата! Ты не стала ждать, пока сани остановятся! — ответил он. — Мин, потерпи еще немного! Обещаю, что вечером мы отдохнем в тепле.

— Я тебе не верю. С меня хватит, — всхлипнула она.

— И это после малюсенькой метели и жалкого снегопада? — нежно сказал он, обнимая ее. — Все хорошо, потерпи! Я давно иду за санями, чтобы собакам было легче.

— Правда? — удивилась она.

— Ты займешь мое место, — вдруг сказал Тошан.

Он показал, как следует стоять на полозьях, держась за поручни. Эрмин почти утешилась, ведь она сразу же вспомнила об отце, Жослине Шардене, чьи руки когда-то касались этих поручней. Эта мысль ее успокоила.

— Вперед, Дюк! — крикнул Тошан.

Сани тронулись с легким толчком, и девушка еле удержалась на полозьях. Но она тут же выпрямилась, гордая, что правит упряжкой, как и ее отец когда-то.

— Вперед, Дюк, вперед! — звонко крикнул Тошан.

Плотная завеса снега и ветер больше не казались ей такими ужасными. Она смеялась, а муж потихоньку бежал рядом с санями.

— Мин! — позвал он, встряхивая своими длинными черными волосами.

— Что?

— Я не сбился с пути. Тем более что собаки знают дорогу к дому. Смотри!

Сквозь снегопад и сгущавшиеся сумерки блеснул желтый квадратик света. Девушка закричала от радости и облегчения. Через несколько минут они остановились перед заснеженной, довольно большой хижиной. Дверь тут же отворилась, и на пороге появилась женщина среднего роста, худая и с прямой спиной. Безмятежное лицо цвета хлебной корочки обрамляли две толстые черные косы. Она улыбалась, глядя на молодых людей ясными черными глазами.

— Мама, познакомься с моей женой, — сказал ей Тошан.

— Добро пожаловать, дочка, — напевным голосом сказала индианка.

— Добрый вечер, мадам, — прошептала оробевшая Эрмин, — очень рада с вами познакомиться.

— Зови меня Тала. На языке моего народа это означает «волчица». Муж называл меня Роланд. Это имя мне дал священник при крещении. Но муж мой умер, и я больше не хожу молиться в церковь. Входи, дочь моя. У тебя глаза еще более голубые, чем летнее небо.

Тошан увел упряжку в сарай, где обычно размещались сани. Даже не поцеловав мать, он стал выкладывать покупки и рыться в сумках.

— Входи и погрейся, — позвала Эрмин Тала. — Сын придет, когда управится. Я очень рада, что ты приехала.