Сиротская Ойкумена

Постников приложил ухо к рельсу – послушать, не идет ли где поезд. Рельс безмолвствовал как мертвый, а железнодорожный мост, наоборот, отзывался живым гулом на ветру. Вскарабкавшись по скобам на самый верх стальной мостовой фермы, где порывами хлестал дерзкий ветер, Постников поднялся во весь рост на широкой поперечной балке, щедро усеянной засохшим птичьим пометом, и огляделся во все стороны. Под ногами дышал удивительный мир – новый, но удивительно знакомый. Ртутная сабля реки плавно забирала на юг, в той же стороне проглядывали буро-зеленые холмы и терялись в синеватой дали вперемежку с небольшими перелесками. Кое-где проглядывали ровными линиями куски возделанных полей, по которым бродили черные точки галок. По траве катался невидимый ветер и разгонял волны, ветки берез гнулись и воздух протяжно шелестел в кронах, выворачивал листву серебристой изнанкой кверху. Но скажите на милость: разве может в таком месте случиться хоть что-то неприятное? Вздор, не может быть – все не так уж плохо!

Когда Постников спустился на землю и углубился в тень сосняка, из кустов прямо перед ним вылетел рыжий зверь и потрясенно застыл совсем близко, всего шагах в пяти. Лиса, рыжая лесная лиса. Смотрела умно, будто запоминала. Фыркнула и неторопливо растворилась в подлеске.

Через час с небольшим размеренной ходьбы поодаль в траве, словно шляпки подосиновиков, проглянули шиферные скаты и трубы деревенских крыш. Сразу за опушкой потянулись поля с остатками картофельной ботвы – урожай здесь уже собрали. По деревне бродили какие-то люди, урывками доносился пронзительный детский плач. Подойдя ближе, Постников услышал непонятное ритмичное похлопывание. Приглядевшись, он понял: полуоторванная полоса жестяной кровли пустого дома загнулась и хлопала на ветру. На жердевом скелете пугала, торчащего посреди вытоптанного огорода, отдыхала матерая сорока и стреляла глазом по сторонам. Этот край деревни словно вымер. Только посреди улицы брела ему навстречу изможденная и оборванная в лоскуты женщина с ввалившимися щеками. Прикрыв ладонью глаза от солнца, она так и сверлила пришельца глазами, будто собиралась нанизать его на нитку про запас.

Сорока залихватски выдала автоматную очередь, а женщина подошла и вдруг ловким движением прильнула к его плечу и зашептала прямо в ухо:

– Я тощая да ловкая – сделаю хорошо, сам же обрадуешься!

Постников сказал «нет» и отмахнулся локтем, и странная женщина, как ящерица, сиганула за угол. Детский плач стал еще громче, а в нос ударил стойкий смрад нищеты. На заборах всюду висели пятнистые детские пеленки и какие-то дырявые ковры. Улицу прорезал истошный женский визг, а за ним свинцовой картечью посыпалась площадная брань другой женщины: «Твою мать, куда ковшик свой ставишь, лахудра!».

Ветер притащил запах дыма – за деревней, похоже, жгли костры. Люди в Речной стоят таборами, потом что здесь кончается первый дневной переход от Сырого Брода к востоку, к тишине и к хоть какой-то безопасности. Глядя на пеленки, Постников быстро сообразил, что мысль о сне на сеновале ему придется забыть. Конечно, спать где-то было надо – а тут, извольте видеть, ковшик. Скверно люди здесь живут, заметно сразу.

В поле за кривой жердяной околицей выстроились полукругом разномастные машины, прицепы и велосипеды, а обитатели этого бивака поддерживали огонь, волокли охапки дров, надерганных из поленниц, тополиные ветки и кое-где уже ломали заборы, чтобы не зябнуть ночью. Вымахали на огородах пестрые купола шатров, слепленных из всего что только можно – бумажных пакетов, одеял, кусков шифера и целлофановых клочьев.

Но черт возьми – где же заночевать? В сероватых сумерках шныряли всякие беспокойные силуэты, и в воздухе вздымалась полковым знаменем опасность. Постников пошел к деревенской площади. Здесь имелся внушительный дом, похожий на сельскую администрацию или сельсовет. Близ него роилась внушительная толпа, человек с полсотни, и гомонила страшно. Но все это опасной бритвой вдруг вспорол дикий, звериный рев. В нем слышалась невыносимая боль. Из сомкнутых человеческих спин выпросталась насмерть перепуганная сухощавая старушка и прокатилась стороной, в ошеломлении приговаривая «кровопивцы – ишь чего творят…».

Протолкавшись вперед, Постников увидел, что на земле под забором управы корчилась полураздавленная или обгоревшая женщина – было не разобрать. Она кричала без передышки, на сплошном беспрерывном выдохе. Ее тесно окружили, не протолкнешься, и ничего понять было нельзя. Постников успел разглядеть разве только ее руку, которая сжималась и разжималась, как будто искала что-то в пыли. Крик женщины прервался, и сразу села жуткая тишина. Все притихли, шелестел только тревожный шепот. Умершую подняли на носилках и понесли в управу, вслед за ней пробежал страшно запыхавшийся, пунцового цвета человек с медицинским саквояжем и тоже исчез внутри дома.

– Фельдшер. Теперь акт будет составлять.

– Вот тебе и привет – невинную женщину, возле собственного дома. Кожу со спины срезали и сняли…

– Да кто же?

– Ищи-свищи: мало ли народу по дороге шастает…