Сиротский Бруклин

Мы по-разному выживали в «Саре Дж. Хейл». Гилберт тоже вырос, причем выглядеть стал весьма угрожающе и научился избегать трудностей или прошмыгивать мимо них. Дэнни без особого усилия, элегантно скользил вперед благодаря своим баскетбольным навыкам и изысканному музыкальному вкусу, который возвысился от «Радости рэппера» и Функаделика до Гарольда Мелвина, «Голубых нот» и Тедди Пендеграсса. Если я встречал Дэнни в его постоянной компании спортсменов и их почитателей, то знал, что мне не следует здороваться с ним, поскольку он считал ниже своего достоинства разговаривать с такими, как я, и мрачнел, если мы оказывались рядом. Тони почти оторвался от нас. Дело в том, что из школы «Сара Дж. Хейл» официально никого не исключали, так что учителя не следили за посещаемостью. Пока мы учились в средней школе, он болтался по Корт-стрит, захаживал в аркаду; с помощью знакомств, заведенных еще при Минне, Тони выполнял разовую мелкую работенку за сигареты, и ему даже удалось закрутить романы с некоторыми из бывших девушек Фрэнка, так он, по крайней мере, нам говорил. Потом Тони целых шесть месяцев проработал в пиццерии «Квин», где вынимал куски пиццы из печи, раскладывал их по белым бумажным пакетам и относил дымящиеся пакетики в соседствующий с пиццерией кинотеатр. Когда я захаживал к нему, он осыпал меня градом отборных ругательств, чему, впрочем, завсегдатаи заведения ничуть не удивлялись, а затем виновато совал мне в руки кусок пиццы, после чего гнал прочь, осыпая новыми ругательствами. Иногда мне доставался еще и подзатыльник или ощутимый удар по селезенке.

А сам я превратился в ходячую шутку – нелепую, невыносимую, оскорбляющую.

Мои повторяющиеся движения; похлопывания, выкрики были шумными, но терпимыми и даже скучными для привыкших к ним людей, если только я не начинал шуметь при каком-то незнакомом взрослом или учителе (новом или пришедшим в класс на замену заболевшего). Мои одноклассники, даже самые недостижимые чернокожие девочки, которых я всегда боялся, инстинктивно понимали то, что никак не доходило до преподавателей «Сары Дж.», вынужденно соблюдавших полувоенную дисциплину в школе: мое поведение ни в каком смысле не было подростковым бунтом. Также оно не представляло никакого интереса для других подростков. Я не был грубым, стильным, развязным, сексуальным, не нарывался на ссоры, не говорил на молодежном сленге, не оспаривал чьи-то авторитеты – словом, ничуть не похвалялся яркими перышками, как это делали другие парни. Я не был даже одним из тех двоих-троих небрежных, застенчивых, раскрашенных, одетых в кожу панк-рокеров, которые вечно нарывались на драки, чтобы доказать свою смелость. Нет, я был просто полоумным.

К тому времени, когда Минна вернулся, мы с Гилбертом заканчивали школу – не слишком-то большой подвиг, а так, просто способ не заснуть, проявить себя; правда, Гилберту пришлось поднапрячься, систематически переписывая сделанные мною домашние задания собственной рукой. Тони вообще перестал появляться в школе «Сара Дж. Хейл», а Дэнни занял промежуточную позицию – он посещал школьный двор и спортивный зал. Дэнни пропустил почти все занятия в третьем классе средней школы и, говоря школьным языком, безнадежно отстал, хотя вряд ли когда-нибудь об этом задумывался. Если б ему сказали, что его вернут в детский сад, он лишь пожал бы плечами в ответ, а затем поинтересовался, на какой высоте там во дворе висят кольца и выдержат ли брусья его вес.

Тони уже сидел в автомобиле Минны, когда тот подрулил к школьному забору. Гилберт отправился во двор, чтобы оторвать Дэнни от баскетбола, а я замер на обочине тротуара, не обращая внимания на пробегавших мимо меня школьников. Я попросту оцепенел от изумления. Минна выбрался из своего авто – нового фиолетового «кадиллака». Я стал выше Минны, но это не уменьшило его власти надо мной; одного его присутствия было достаточно для того, чтобы я понял про себя все – кто я такой, откуда взялся и в какого человека – или шута – превращусь. В точности как пять лет назад, когда Минна сумел вытянуть меня из замкнутого мира школьной библиотеки. Его голос завораживающе действовал на меня. Мои симптомы любили его. Я потянулся к Фрэнку (несмотря на то, что на дворе стоял май, Минна был в теплой куртке) и похлопал его по плечу – один, второй раз, потом приподнял руку и с силой стал наигрывать стаккато на его плече. Мой Туретт разбушевался не на шутку. Минна по-прежнему молчал.

– Съешь меня, Минна-черт! – сказал я, чуть задыхаясь.

– Ты смешнее, чем полтора Чарли Чаплина, шут, – отозвался Фрэнк, сохраняя абсолютно мрачное выражение лица.