Сироты квартала Бельвилль

Рири читал, и каждое слово входило в него тревожно, умиленно, или радостно, или мучительно. Она занята, но выбрала всё-таки время написать. Ночное время. Не спала, писала. Опять упоминает Пьера. Хвалит его. Два раза упоминает. Занимает ее мысли? Может, совсем серьезно увлеклась?

Да, но все-таки она пишет, что ждет его, Рири. Отмечает на календаре дни. И кто это наговорил ей, что он — лучший лыжник? А сон, сон… Что он означает? И хорошо это или плохо, что она рассказывает ему сон? А почему она не добавила перед подписью «Твоя»? Забыла или нарочно?

Все в нем кипело, мысли сталкивались, бежали, обгоняли одна другую. Он был так поглощен ими, что когда из темноты послышались голоса «стаи»: «Вожак! Вожак, где ты? Куда ты девался? Иди сюда!» — он не отозвался.

Не слышал или не хотел откликнуться?..

36. В горах готовятся к празднику

Большой дом близ ущелья Во Нуар ожил, зашумел, зашевелился. Распахнулись форточки, захлопала входная дверь, по пухлой снежной целине пролегли утоптанные тропинки — к малому дому, коттеджу Матери и Патоша, к столовой, в деревню.

Рано утром со своими учителями приехали марсельские школьники. У автобусов, которые привезли марсельцев, происходили радостные встречи: ребята из республики приветствовали старых знакомых, уже побывавших в Мулен Вьё в прошлом и позапрошлом году. Брижит обняла толстую чернявую девчонку в красно-желтом широком пончо:

— До чего же здорово, что ты снова приехала, Мари! Почему не писала весь год? Я думала, тебе у нас не понравилось…

Красно-желтая всплеснула гусино-красными руками:

— Не трави мусор! У вас — волшебно. Это все предки. Они у меня чокнутые. Был у меня прокол — кент один появился шик-амбал, так они мне бенц устроили: на всю переписку лапу наложили.

Брижит остолбенело смотрела на девчонку.

— Слушай… что ты такое мелешь? Я ни слова не понимаю… — пробормотала она наконец.

Мари громко захохотала, позвала своих марсельцев:

— Лабухи! Здесь понимают только древнефранцузский. Провинция! По-нашенскому — ни бум-бум.

Марсельцы весело взирали на девочек. Почти все были типичные южане: румяные, темноглазые, голосистые. Один украдкой показал на Клоди:

— Ребята, вы только взгляните на эту лисичку. Сила!

Те тоже уставились на девочку:

— Ого! Сила!..

— А по-моему, вовсе не фонтан, — ревниво сказала Мари. — На су полтора десятка дают.

— Заткнись, гусыня, — хладнокровно посоветовал ей высокий горбоносый мальчик. — Ведь от зависти болтаешь… — И тут же подошел к Клоди: — Мадемуазель, меня зовут Раймон Лало. Я — пират по наследству. Занимаюсь морским разбоем. Давайте знакомиться.

Во время этого представления Мари, глубоко оскорбленная, заревела в голос. Ревела она густым басом, и ребята из республики на минуту даже растерялись: как и чем утешить гостью?

Брижит и Клоди старались как могли ее успокоить, что-то показывали, пытались отвлечь. А Дидье, давно уже вертевшийся возле приезжих, принялся отпускать толстушке комплименты, уверять, что Раймон невежа и ничего в женской красоте не понимает. Словом, встреча начинала приобретать все более мирный и дружелюбный характер. А когда республиканцы отправились вместе с гостями завтракать, а потом на прогулку в горы, отношения сделались окончательно хорошими. Некоторые марсельцы первый раз в жизни видели столько снега в горах. Они пришли в щенячий восторг от белизны, тишины, волшебного вида деревьев и скал под снегом, тут же затеяли игру в снежки, с хохотом валялись в сугробах, впервые покатались на салазках с горки у леса и вообще сразу почувствовали себя непринужденно в этой торжественно-праздничной белой долине. Дидье и Пьер поставили некоторых новичков на лыжи, учили первым правильным движениям.

Раймон спросил у Клоди:

— А ваш парижанин не приедет в этом году?

— Какой парижанин? — спросила Клоди. В ней все замерло в ожидании ответа. И как перенести это слово «ваш»?

— Такой темноволосый, замечательный лыжник. Это он меня учил слалому, — продолжал Раймон. — Он — племянник ваших руководителей, а может, внук. Словом, его зовут Рири Жюльен.

— Рири, наверное, скоро приедет, — самым размеренным голосом отвечала Клоди. — Во всяком случае, он обещал…

— Вот когда мы вдоволь походим на лыжах! — с удовольствием воскликнул Раймон. — Вы, мадемуазель, наверное, тоже разрядница? И слаломистка?

Клоди вспыхнула:

— Никакая я не разрядница и не слаломистка! Я даже не умею еще ходить на лыжах. Ведь я здесь новенькая.

— Новенькая? — очень удивился Раймон. — Позвольте, позвольте… Уж не ты ли та героиня парижской ист… — Он вдруг прикусил язык и растерянно уставился на Клоди: — Ох, извини меня, пожалуйста. Я, знаешь…

— Знаю, знаю, — насмешливо сказала Клоди. — Можешь не извиняться и спокойно говорить мне «ты». Ты попал в яблочко. Я действительно та самая героиня той самой парижской истории. — И с этими словами Клоди покинула своего спутника и свернула в коридор, который вел в спальни девочек.

Раймон не посмел идти за ней — он энергично честил себя болваном, и ему очень хотелось изо всей силы ударить себя кулаком по голове. Именно изо всей силы.