Система мира

Острота ранила тем больнее, что Исаак прибегал к ним исключительно редко. Даниель ощутил страшную тяжесть в правой руке — как будто кольцо тянуло её вниз или от пережитого за день волнения с ним случился удар. Он сунул отяжелевшую руку в карман штанов и опустил голову.

— Тогда вы не хуже меня помните, что лучина вспыхнула ненадолго, только чтобы вновь погаснуть, — сказал Готфрид. — И вот я вернулся, теперь уж точно в последний раз. Не пересмотрите ли вы своё решение, Исаак? Не хотите ли вы подчиниться своей принцессе и объединить усилия со мной — чтобы вместе заложить надёжное основание для новой Системы мира?

— Я и так над этим тружусь, — сказал Исаак. — Не должен ли я предложить вам, Готфрид, совместный со мной труд? Возможно, для этого вам придётся отбросить монады. А, я вижу по вашему лицу, что разговор бесполезен.

— Значит, ответ отрицательный.

— Ответ положительный. Всё упирается в сроки, сударь. Ни вы, ни я, ни принцесса не властны их сократить. Она хотела бы разрешить всё нынче же — сегодня! Вы тоже торопитесь. Вы старик — как мы все — и боитесь не успеть. Но наши желания тут ни при чём. Природе нет дела до наших удобств — она откроет свои тайны, когда сочтёт нужным. «Математические начала» могли бы не появиться, не отправь нам Природа в восьмидесятых пригоршню комет и не расположи их траектории так, чтобы мы смогли сделать знаменательные наблюдения. Может пройти десять лет, сто или двести, прежде чем она даст нам подсказку для тех задач, о которых мы говорили сегодня. Не исключено, что золото Соломона — та самая подсказка, однако я не берусь это утверждать, пока не получу образец.

Даниель улыбнулся.

— Во всём, что не касается Соломонова золота, ваше терпение воистину безгранично. Забавное дело. Из нас троих только я считаю, что скоро умру совсем; вы оба, Исаак и Готфрид, верите в вечную жизнь. Почему бы вам не почерпнуть мужество в своих убеждениях и не сговориться о встрече веков так через несколько или когда там у вас будут нужные данные, чтобы разрешить все вопросы философски?

Это был в общем-то дешёвый трюк: нажать на обоих, поставив под сомнение твёрдость их религиозных убеждений. Однако Даниель бесконечно устал; он видел, что затея обречена, и хотел скорее положить ей конец.

— Я согласен! — воскликнул Лейбниц. — Это будет своего рода дуэль — философическая дуэль, которая разрешится не оружием, но идеями — в неведомый пока час на поле ещё не избранном. Я согласен.

И он протянул руку.

— Тогда я буду ждать вас на этом поле, сударь, — сказал Ньютон. — Хотя философии наши столь различны, что вряд ли мы окажемся там вместе; ибо один из нас непременно ошибается.

Он пожал руку Лейбницу.

— Каждому дуэлянту нужен секундант, — напомнил Лейбниц. — Может быть, Даниель согласится быть секундантом у нас обоих.

Даниель фыркнул.

— Исаак может верить, что меня воскресили, но я не думаю, что в такое верите вы, Готфрид. Нет, если вам нужны секунданты, тут, как выяснилось, полно бессмертных персонажей, которые охотно явятся в назначенное время подержать ваши плащи. Для вас, Готфрид, есть Енох Роот, а для вас, Исаак, ветхий годами еврей, состоящий на царской службе и называющий себя Соломоном.

Таким образом, он не вынул руку из кармана и не обменялся с ними рукопожатиями, ибо кольцо казалось страшно тяжёлым и заметным. В мозгу Даниеля на миг возникла безобразная картина: Исаак с Готфридом угадывают, из чего оно сделано, и бросаются за него в драку.

— Брр, мой тесть ужасно на меня зол, — объявила Каролина. — Во всяком случае, если я правильно понимаю его письмо.

Перед этим она трижды перечла послание. Иоганн и Элиза смотрели. Весь Лестер-хауз гудел: вещи принцессы укладывали и тащили к выходу.

— Столько времени прошло, столько событий приключилось с тех пор, как я будто бы уехала в тот замок оправляться после июньского потрясения… немудрено было позабыть, что его величество ждёт меня назад. А теперь он, кажется, понял, где я.

— Возможно, какие-то известия достигли его после нашего маленького приключения на Темзе, — предположил Иоганн. Он говорил отрывисто и поддерживал голову рукой — а может, массировал себе лоб. Для Каролины нагоняй со стороны короля Англии и курфюрста Ганноверского мог быть банальной семейной стычкой, но Иоганн воспринимал дело совершенно иначе.

— Отлично, — сказала Каролина. — Значит, я возвращаюсь в Ганновер.

— Хорошо! — Иоганн вскочил и вышел. Если бы кто-нибудь отважился остановить его и спросить зачем, он бы ответил, что намерен сделать нечто очень важное и практическое. Однако и Каролина, и Элиза прекрасно понимали, что причина в его взвинченности: если бы он остался сидеть и разговаривать, то сошёл бы с ума.

— В Ганновер, — продолжала Каролина, — только чтобы через несколько недель снова ехать сюда! В письме говорится, что его величество рассчитывает быть в Англии к концу сентября. Если мы с принцем Уэльским будем его сопровождать, то мне, едва достигнув Ганновера, придётся поворачивать в обратный путь.