Система мира

— Доктор Уотерхауз, — сказала Каролина, — мне кое-что от вас надо.

Дом Роджера Комстока 3.30 ночи, четыре дня спустя (22 сентября 1714)

Не успел Даниель войти в парадную дверь, как к нему крепко прижалось самое обворожительное тело в Англии. Он не в первый раз задумался, каким был бы мир, соединись в одном человеке красота Катерины Бартон и ум её дядюшки. Немногое отделяло её тело от его: поднятый с постели срочным известием, Даниель приехал в ночной рубашке. Мисс Бартон была в каком-то тончайшем одеянии, которое он увидел на миг, прежде чем она к нему приникла. От неё хорошо пахло, чего в 1714 году добиться было нелегко. Даниель почувствовал, что у него встаёт впервые с… ну, с тех пор, как он последний раз видел Катерину Бартон. Исключительно некстати, потому что она была вне себя от горя. Такая женщина не может этого не заметить, как, впрочем, и не должна превратно истолковать.

Она взяла его за руку и повела через двор, мимо фонтана, в бальную залу, пахнущую маслами и освещенную призрачным зеленоватым светом kalte feuer: фосфора. С последнего Даниелева посещения здесь появился новый предмет обстановки. Он выглядел как нос корабля, почему-то сделанный из серебра и увитый золотыми гирляндами. По краю шёл классический барельеф. Вперёд выдавался какой-то таран, недвусмысленно приапический, с которого свешивались ремни и металлические кольца; Даниель шарахнулся в сторону, потому что чуть не налетел на него лицом. Зайдя сбоку, Даниель увидел, что предмет стоит на двух позолоченных деревянных колёсах. Стало понятно, как такую тяжёлую вещь втащили в залу. Это была повозка, большая, восьми футов шириной, и даже не просто повозка, а колесница богов. Заглянув в неё сзади, то есть со стороны вулкана, Даниель понял, что всё дно колесницы представляет собой ложе: шириною от борта до борта и десять футов дли ной, обитое алым шёлком, устланное мехами, а также бархатными и атласными подушками различных анатомических форм. Посреди всего этого великолепия лежал Роджер Комсток, маркиз Равенскар. Лавровый венок съехал с лысой головы. Тело, по счастью, прикрывала тога, но посередине она вздымалась наподобие турецкого шатра, повторяя форму вулкана. Однако вулкан, будучи механизмом, продолжал исправно работать, выбрасывая посредством скрытого винта всё новые и новые порции фосфорного масла, из тела же Роджера ушло то, что Ньютон назвал бы вегетативным духом. Его боевая готовность была на самом деле проявлением rigor mortis. Роджера придётся хоронить в специальном гробу.

— Сегодня он принёс присягу в качестве первого лорда казначейства, — сказала Катерина Бартон, которой, спасибо, хватило присутствия духа понять, что нужны какие-то объяснения. — И мы справляли обряд Вулкана.

— Естественно, — отвечал Даниель. Он на четвереньках взбирался по опасному (поскольку шёлковому и к тому же промасленному) склону ложа, время от времени поднимая голову, чтобы не потерять из виду Ориентир.

— Роджер любил так отмечать свои большие победы. Последний раз это было после того, как он уничтожил Болингброка. Обряд длинный и сложный…

— Я уже понял. — Даниель наконец добрался до такого места, откуда мог различить лицо Роджера в мерцающем свете фосфора.

— Как раз во время… извержения… с ним случился приступ.

— Удар, наверное.

— Он сказал: «Позовите Даниеля! Никаких кровопусканий, я не хочу умирать, как король Чарли». Я побежала, чтобы послать за вами, а когда вернулась, он был… уже такой.

— То есть мёртвый? — Даниель как раз завершил обряд прощупывания пульса — совершенно излишний, ибо Роджер выглядел мертвее некуда. Однако его набухшее мужское достоинство внушало сомнения.

Покуда слуги стаскивали тело с колесницы на носилки и выносили из зала, Даниель оставался на удивление спокоен, как будто присутствие Роджера, даже мёртвого, каким-то химическим способом внушало ему уверенность, что всё обойдётся. Однако что-то в том, как тяжело падали руки и ноги покойника, пока его перекладывали, жестоко поразило Даниеля: он наконец почувствовал, что ума, изобретательности, силы Роджера больше нет. К тому времени, как дверь за носилками захлопнулась, Даниель начал растекаться, как студень.

У колесницы, как выяснилось, был балдахин — парчовый полог, которым её, видимо, закрывали от пыли и птичьего помёта в конюшне, где она стояла в промежутках между триумфами Роджера. Сейчас этот полог был собран в складки и подвязан золотыми шнурами с кисточками. Жрица Вулкана развязывала их одну за другой и задёргивала занавес.

Даниель сидел посреди ложа, уперев локти в колени и закрыв руками лицо. Слёзы текли у него между пальцев.

— Я не хочу жить в мире, в котором нет Роджера! — услышал он свой голос и тут же возблагодарил Бога, что Роджер не узнает об этих словах. — Он был для меня второй половиной, защитником, товарищем, покровителем. В каком-то смысле почти женой.

— А вы — для него, — отвечала мисс Бартон.