Система [Спаси-Себя-Сам] для Главного Злодея (ЛП)

В руках они держали пачку кричаще-ярких брошюр, показавшихся Шэнь Цинцю смутно знакомыми — что-то в них определённо привлекало его внимание. Но в тот самый момент, когда он собрался было подойти, чтобы как следует разглядеть три начертанных на обложке крупных иероглифа, рядом промелькнула знакомая тень.

Сделав пару шагов к силящемуся остаться незаметным человеку, Шэнь Цинцю цепко ухватил его за ворот:

— И ты ещё осмеливаешься появляться на пике Цюндин? — процедил он сквозь зубы. — Не боишься, что Ци Цинци снимет с тебя шкуру [13]?

Пойманный с поличным Шан Цинхуа тотчас бухнулся на колени, но убедившись, что это Шэнь Цинцю, с облегчением выдохнул:

— Зачем ты так, братец Огурец [14] — что бы там ни было, мы же всё-таки с тобой приятели: прибыли из одного мира и претерпели сходные беды. К чему же ты встречаешь меня столь жестокими словами?

— Раз ты не боишься тут шнырять, — рассудил Шэнь Цинцю, — значит, тебе удалось-таки оправдаться?

— Так и есть, — признал Шан Цинхуа. — Но боюсь, если я расскажу, как именно, я причиню братцу Огурцу немало огорчений. Возможно, я даже вновь займу пост горного лорда Аньдин — а все благодаря влиянию Бин-гэ, многая ему лета.

— И Юэ Цинъюань дозволил тебе вернуться? — поразился Шэнь Цинцю.

— Возвращение блудного сына, который полностью признал свои ошибки, — торжественно изрёк Шан Цинхуа. — Да ведь я ничего особо ужасного [15] и не делал — зачем же ему меня гнать?

Выпустив его, Шэнь Цинцю сердито буркнул:

— Глава школы чересчур добр.

— А иначе отчего бы на него сыпалось столько невзгод? — философски рассудил Шан Цинхуа, поправляя ворот. — Добротой всегда пользуются.

— Что-то ты не особо горюешь над тем, как вся эта глупая неразбериха искорёжила сюжет твоего расчудесного романа, — съязвил Шэнь Цинцю, смерив его пристальным взглядом.

— Я бы так не сказал, — беспечно отозвался Шан Цинхуа. — Может, для тебя это не более чем дурацкая неразбериха, но для Бин-гэ в этом, возможно, заключается смысл всей его жизни.

Пресвятые помидоры, куда катится этот мир, если сам его творец изрекает подобные вещи?

— Да чтоб тебя, — ошарашенно бросил Шэнь Цинцю, — ты ведь не преобразился обратно в оригинального Шан Цинхуа?..

— Зачем ты так? — повторил Шан Цинхуа, на сей раз совершенно серьёзно. — Я просто молодой человек, не лишённый литературного вкуса. Что удивительного в том, что у меня тоже есть свои чувства и идеалы?

— Идеалы, говоришь? — холодно усмехнулся Шэнь Цинцю. — Почему ж в твоем произведении вместо них я вижу лишь беспардонное потакание низменным фанатским инстинктам? — И это не говоря о том, что эта самая рука умудрялась строчить по десять тысяч слов за день, порой разражаясь и двадцатью тысячами — если бы не подобные скорости, едва ли «Путь гордого бессмертного демона» удержался бы на плаву на ранних стадиях публикации!

— Думаешь, я всегда писал такое вот бессюжетное барахло, подделываясь под фанатские вкусы? — развёл руками Шан Цинхуа. — Прежде я подвизался в настоящей литературе [16], но она не пользовалась спросом, так что мне ничего не оставалось, кроме как снизить планку на потребу публике. Что и говорить, писательство нередко порождает пустоту в душе. Чем писать о выпиленном из фанеры герое-жеребце, мне больше по душе было бы создать такого, как нынешний Бин-гэ — чудаковатого и погрязшего в противоречиях, с нелёгкой судьбой и сложным характером.

— Я понял, — угрюмо заключил Шэнь Цинцю, — тебе больше по душе писать про геев.

— А ты, как я посмотрю, погряз в предубеждениях, — не замедлил поддеть его Шан Цинхуа. — Между прочим, люди искусства любят подобные образы. Художественная литература к ним весьма благосклонна, ты знал об этом? — Он всё более увлекался, судорожно взмахивая руками: — Братец Огурец, а ведь если бы Система не выбрала тебя, моего самого преданного читателя, то, возможно, сюжет не отклонился бы так сильно, продолжая придерживаться моей держащейся на соплях линии. Хоть в той реальности я и не смог остаться верным своим идеалам — да и кто бы под давлением одиночества и бедности смог бы — сотворив из «Пути гордого бессмертного демона» фанатский ширпотреб, в этом мире, благодаря тебе одному, всё, что я на самом деле хотел написать, воплотилось прямо перед моими глазами! Так-то, братец Огурец!

Он торжественно похлопал Шэнь Цинцю по плечу, прочувствованно бросив:

— Ты — избранный, брат. Благодаря тебе у меня не осталось больше сожалений на жизненном пути!

«И почему мне кажется, что Система и этот мир в целом порождены отвращением вынужденного подчиниться вкусам публики автора к собственному творению?» — пронеслось в голове у Шэнь Цинцю, который, не желая принимать на себя незаслуженный титул «избранного», парировал:

— Это кто это твой «самый преданный читатель»?

— Всяко не ты, — торжествуя, отмахнулся Шан Цинхуа. — Ты — самый ярый анти-фанат [17], и я с тобой не разговариваю.