Сить — таинственная река

В девках Дарья была красавица, одно плохо — без руки. Посватался к ней какой-то вербованный, с лесопункта, она и вышла замуж. А расписываться он не стал. Меньше года пожил и выгнал с ребенком. Опять Дарья осталась с бабкой Анфиской. Мужики к ней похаживали, парни, но кому она нужна на всю-то жизнь такая — безрукая да еще с ребенком? И часто в минуты горького отчаяния Дарья укоряла Гуся: «Ты всю мою жисть испортил!..»

— Она тебя бьет? — снова спросил Толька.

— Била. Часто била. А теперь — нет. Так иногда сгоряча хватит, что под руку попадется… Да я на это не обижаюсь… Вот кончу восемь классов и подамся в город. На завод поступлю и мамку возьму с собой. Там, в городе-то, все готовое. Один кран открыл — холодная вода, другой открыл — горячая. И печку топить не надо: батареями топят. Сварить что понадобится, газ включил — и готово. Мамке легко в городе будет!..

— Я тоже из деревни уеду. Батя пьет, дома каждый день скандалы… Стыдно!.. В техникум хочу поступить. Выучусь на машиниста, по всей стране ездить буду!..

Ребята проговорили почти всю ночь, пока Толька, сморенный усталостью, не уснул. А Гусю не спалось. Он мечтал о том, как станет жить в городе и как легко будет там матери на всем готовом.

5

Дремала тайга. Еще не пропела свою первую песню зарянка, и лишь какой-то неутомимый вальдшнеп одиноко летал вдоль опушки, роняя в сумеречную тишину монотонный и хриплый зов.

Вальдшнеп летал по кругу. Через каждые пять — семь минут его силуэт показывался неподалеку от костра из-за вершин деревьев на фоне поблекшего неба. И Гусю казалось, что эта нахохлившаяся птица с уныло опущенным клювом безнадежно ищет что-то давно потерянное.

«А ведь у них, у птиц, наверно, тоже как у людей — у каждой своя судьба, своя жизнь, — подумал Гусь. — Спросить бы у него, чего он летает, когда все спят? »

Гусю подумалось, что на весь этот лес сейчас только они вдвоем и не спят — сам он да вот этот вальдшнеп, который уже настолько устал, что и крыльями-то машет еле-еле. Хоть бы сел, отдохнул маленько, так нет, летает! А может, у него нет лапок? Выстрелил охотник, отстегнул лапки дробью, и теперь вальдшнеп будет летать до тех пор, пока где-нибудь не упадет. Или у него одна лапка, и вальдшнепихи не любят его такого, однолапого, и он живет так же одиноко, как мать. Ведь если бы у матери были обе руки, то и муж ей нашелся бы, а значит, и отец у него, у Васьки, был бы, и братья, и сестры, и жизнь получилась бы совсем-совсем не такая…

Костер догорал, но идти за дровами не хотелось, и Гусь стал сгребать березовой палкой головни. В это время в отдалении послышался низкий, тягучий звук. Он медленно нарастал, ширился и скоро заполнил всю окрестность заунывным стоном, в котором звучала и мрачная сила, и угрюмая отрешенность, и зловещая угроза всему, что обитает в тайге. Гусь вскочил: волк! Опять на Журавлином болоте воет. Он растолкал спящего Тольку:

— Вставай! Слышишь? Ну!.. Да вставай же, волк воет!..

— Волки? — Толька мгновенно поднялся на ноги. — Они сюда придут?

— Да ты слушай, слушай!

Но тайга молчала. Даже вальдшнеп не тянул: видно, присел где-то, одинокий, на кочке отдохнуть.

— Вот зараза! — выругался Гусь. — Весной всегда так: одну песню провоет — и ша! Как в могилу провалится. Прошлой весной там выл, позапрошлой и теперь тоже…

— А чего он воет?

— Как — чего? У него же волчата! Отправился он за добычей и издали наказ дает: сидите в логове, скоро приду, накормлю… Вот что: свертываем манатки и идем искать логово.

— Так и пойдем? Без ружья, без всего?

— А где я тебе ружье возьму? Бери копье или топор… Да не лупай глазами-то. Не бойся, не сожрут! Волк знаешь как человека боится!..

— С ружьем-то все-таки надежнее было бы, — вздохнул Толька. — Может, позавтракаем, а? — вдруг предложил он.

— Неужто проголодался? Ведь почти половину щучины вчера слопали… Весь день до ночи жрали, и опять за еду!

Но ощущение голода было так знакомо Гусю и он настолько привык с ним считаться, что оставить без внимания просьбу Тольки не мог. Пришлось опять жарить рыбу…

6

За полдня ребята обошли Журавлиное болото, обшарили захламленные валежником овраги и ложбины, в которых шумели вешние ручьи, но и признаков волчьего логова им найти не удалось. Толька, которому эта экспедиция казалась весьма небезопасной, бродил за Гусем как привязанный и обреченно хныкал:

— Ничего мы не найдем, а уж заблудимся — это точно!..

— Не каркай и нюни не распускай, — одергивал его Гусь.

Когда они устроились на привал, Толька решительно сказал:

— Больше я никуда не пойду. Вот лягу здесь и буду лежать! — На широком лице его, красном от солнца и долгой ходьбы, застыло выражение упрямства и отрешенности.

Гусь расхохотался:

— Лежи. Может, волки примут тебя за падаль и в логово утащат.

— И ничего смешного! — надулся Толька. — Если хочешь знать, я все ноги стер.

— Стер? А ну покажи!

Толька, сопя, разулся.

— На, смотри! — и ткнул в пятку левой ноги.

Гусь сдвинул темные брови: пятка действительно потерта.

— Чего раньше не сказал? Давай сюда сапог!