Ситка

Метель бушевала три дня без перерыва, но в пещере благодаря огню было тепло. На расстоянии нескольких шагов от входа всегда можно было набрать достаточно дров.

С каждым днем кучер, Ляков, становился все испуганнее. Он явно хотел как можно скорее уехать, уехать прежде чем поисковый отряд придет за Марченко — так звали каторжника. Он рассказал, что бежал из колонны заключенных в сильную метель, но его успели ранить двумя пулями. Из последних сил он дополз до пещеры.

— Я знал о ней еще мальчиком, — сказал он Жану и Елене. — Здесь было место, где скрывались преступники. — Он перевел взгляд на Елену. — Это было до того, как я служил в армии.

— В каком полку?

— В Семеновском, Ваша светлость. Я часто стоял на посту в Петергофе и Зимнем дворце.

Значит, он знал Елену, и это объясняло тот странный взгляд, каким он смотрел на нее в первую ночь. Он, вероятно, узнал ее сразу.

— Очень важно, — тихо сказала ему Елена, — чтобы я добралась до Санкт Петербурга. — Она говорила так тихо, чтобы ее не смог услышать кучер. — Еще важнее, чтобы о моем приезде не прознали сибирские власти.

Бледные губы улыбнулись.

— Я всего лишь бедный заключенный, мадам. Я никого не видел... Я только бродяга-охотник, который забинтовал свои раны и ушел... кто знает куда?

К вечеру третьего дня ветер стих, и Лабарж приказал Лякову готовить тарантас к выезду утром.

Ляков посмотрел на каторжника.

— А что с ним? — спросил он. — Мы передадим его полиции?

— Самое безопасное для всех нас будет молчать. Это дело полицейских. Они станут задавать вопросы, много вопросов. Если кто-то вмешивается в их дела, это им не нравится.

Рассвет был серым и холодным. Пока Бойар помогал Лякову запрягать лошадей, Лабарж подошел к лежанке и протянул Марченко горсть рублей.

— Это должно помочь. Я советую вам уходить отсюда, даже если придется ночевать в снегу. Мы оставили на столе немного чая и кусок сыра с хлебом.

Стоял пронизывающий холод. Сначала повозка тронулась с трудом, но лошади застоялись в пещере и скоро перешли на рысь. Несколько раз им приходилось останавливаться и убирать с дороги упавшие деревья. Через пятнадцать миль от пещеры они доехали до первой остановки, где быстро сменили лошадей и двинулись дальше на свежей тройке и с новым кучером. Когда они отъезжали, Лабарж, оглянувшись, увидел, что Ляков смотрит им вслед.

— Вы беспокоитесь о Марченко?

— Я надеюсь, ему удалось сбежать. Надеюсь, удалось.

— Он был очень слаб.

— Но у него сильное сердце.

С таким всегда есть шанс выкарабкаться из любой ситуации. А что стало бы с ним? Хватило бы у него силы духа пережить то, что пережил Марченко? Смог бы он выжить? Сохранил бы он желание бежать? Если Ляков пойдет в полицию...

Как бы искупая вину за прошлое, погода изменилась к лучшему: облака уплыли, и появилось солнце. Была весна, и на склонах холмов кое-где стали появляться клочки зеленого цвета на преобладающем фоне серого и коричневого. Дважды они меняли лошадей, каждый раз предпочитая оставаться с «вольной» системой перекладных лошадей. Конечно, эти кучеры были известны полиции, но проследить передвижения человека в этом случае было гораздо труднее, чем в почтовой системе. Часто «вольные» кучеры неделями не возвращались в родные деревни, а это означало, что допросят их несколькими неделями позже.

Деревни были похожи одна на одну, как две капли воды: всюду серые дощатые и побитые непогодой бревенчатые стены. Немногие, кто попадался им на пути, были с головы до ног завернуты кто во что горазд.

Цвет степи изменился на светло-зеленый с золотисто-желтыми пятнами цветов горчицы и лютиков. Кучер съехал с покрытой грязью дороги и поехал быстрее, давя под колесами траву и цветы. Он был молодым человеком, этот кучер, и настроение у него было прекрасное. Он ехал и пел, и, казалось, знал всех встречных. Он что-то кричал им, и они кричали в ответ. Несколько раз они обгоняли вереницы телег, чьи возницы медленно и тяжело шли рядом, а временами несколько миль подряд они проезжали по степи, цвет которой был голубым от незабудок. Тонкие белые березки густо покрывали склоны далеких холмов, и все время появлялись деревни, где стояли дома с покосившимися ставнями и осевшими воротами. Они ехали дальше и дальше, меняя тройки и кучеров, пока не потеряли чувство времени и позабыли все, остались лишь крутящиеся колеса и нескончаемые крики кучеров, которые яростно хлестали, обхаживали, хвалили, ласкали и ругались на своих лошадей.

От Тюмени до Екатеринбурга по краям дороги стояли двойные ряды великолепных берез футов восьмидесяти высотой, посаженных так близко, что их ветви, переплетаясь, образовали живой коридор, закрывающий своим зеленым потолком солнце. Этот участок дороги, сказала ему Елена, был известен как «Екатерининская аллея», потому что деревья были высажены по приказу Екатерины Второй, а сейчас, почти через сто лет, они укрывали путешественников тенью.