Сито жизни

Выручает темперамент, редкостный повествовательный напор, который в какой-то мере сглаживает контрасты, смягчает толчки на стыках — жанровых, тематических, хронологических и всяких иных. Переходы из настоящего в прошлое и из давнего в недавнее время так же, как из реального плана в изображаемый и из области чистой фантастики в область чистой эмпирики, как бы растушеваны здесь энергией словесного потока.

Но и поток этот, в свою очередь, тоже не однороден, тоже внутренне полемичен, что, кстати сказать, чутко уловил переводчик книги С. Шевелев, сумевший передать ее ритмическую конфликтность. С одной стороны, лавинообразное, обвальное обилие текста (иногда целые страницы, почти как у Фолкнера, идут без «передыха», без абзацев, усыпляя наше внимание настойчивыми повторами, смысловыми возвратами, даже тавтологией), а с другой — короткие, лихорадочно отрывочные фразы, таящие в себе интонацию взволнованной исповеди.

Конечно, самое сопряжение столь полемичных тенденций иногда может выглядеть эффектно и даже способно высечь яркую эмоциональную искру. И все же структурная разнородность романа Н. Байтемирова «Сито жизни» заметно сказывается на его социальной содержательности, затрудняет его непосредственное восприятие (вернее, его непосредственное приятие). Ведь стилевая целостность, стилевая последовательность всегда так или иначе имеет прямое отношение к убедительности характеров и обстоятельств, что демонстрирует нам автор во втором романе — «Девичий родник». (Но, конечно, главная удача романа — центральные женские образы, Керез и Буюркан.)

Почему же в таком случае я все же придаю этой книге принципиальное значение? Потому ли, что она так необычно рассказывает о трудном становлении самосознания нашего современника? Не только. Ведь кроме этого романы Н. Байтемирова — необычайно красноречивое свидетельство трудного становления современной повествовательной культуры, тех сложных стилевых борений, которые характерны сегодня для многих советских литератур.

«Сито жизни» и «Девичий родник» возникли словно бы на самом крутом перевале дороги, ведущей от вчерашних художественных условностей к завтрашним. И в этом смысле книга эта — явление чрезвычайно органичное.

Б. РУНИН