Сицилия. Сладкий мед, горькие лимоны

Следующий мед, за который я взялся, по-моему, имел запах одуванчика, а третий — собачьего дерьма. Во всяком случае, мне так показалось, но говорить этого я не хотел и решил приписать его к каштановому. Не очень хороший и не очень свежий. Пчеловод клялся и божился, что это дикий майоран. Ну и прекрасно.

Потом наступила очередь великолепного каштанового меда — вкусного, слегка горьковатого, как подгоревшая карамель. Даже мысли не могло быть о собачьем дерьме. Он понравился нам всем.

За ним последовал настоящий millefiori. О да, в нем ощущались и мирт, и цикорий, и испанский артишок, и следы каштана. Очень вкусно. Я начинал ощущать, что перебрал сладкого. Интересно, как чувствуют себя члены жюри, которые занимаются этим в течение всей недели и вынуждены перепробовать сотни сортов меда.

Наконец мы закончили свою работу. Все согласились с тем, что ни один из сортов нельзя признать выдающимся, но некоторые действительно хороши и выразительны. Когда же Мария Паола вручила мне горшочек тимьянового меда из Хиблеа, даже я смог распознать, что это совсем другое дело. У него чувствовался аромат тимьяна, смешанный с запахами других цветов, и, когда жидкий мед скользил по моему языку, они проявлялись по очереди, сменяя друг друга. Не приходится удивляться тому, что и Виргилий, и Феокрит были неравнодушны к нему. «Питайтесь только медом и лучшими сушеными фигами», — призывал Феокрит. Похоже, это слова настоящего гурмана.

Между тем пришло время обеда — честно заработанного. Итак, мы устроились на тенистой террасе. На первое нам подали сочную жареную макрель, украшенную сырыми томатами и каперсами, затем появились кусочки маринованных в уксусе баклажан с кусочками лука, хрустящей морковью и оливковым маслом и салями с фисташками, которые сверкали в ней подобно изумрудам. И кальмар, фаршированный панировочными сухарями, ветчиной и кедровыми орехами, с картошкой, слегка приправленной перцем. На десерт принесли кислый черный и сладкий мускатный виноград и бисквиты со стаканом мальвазии, на тот случай, если кто-то не наелся. Я не смог отказаться от этого.

Один из судей — Нато, Иллюминато Саньедольче — подошел ко мне и спросил, собираюсь ли я побывать в заповеднике Неброди, который находится на севере Сицилии. Я ответил, что, наверное, это стоит сделать.

* * *

Сиракуза. Да, это один из величайших и богатейших греческих городов в то время, когда Великая Греция была Великой Грецией. В течение очень длительного периода времени он служил важнейшим портом Средиземноморья, местом, где демонстрировали себя философы, правители и тираны. Мне ближе стиль поведения Дионисия II, сына Дионисия I, первого сиракузского тирана, который предпочитал «бесцельно бродить по рыбным базарам и пререкаться на улицах с простолюдинками».

Теперь же Ортигия, соблазнительно красивая старая часть Сиракузы, в буквальном смысле слова задыхалась от обилия автобусов, которые перевозили туристические группы, похожие на стаи рыб, снующие в коралловом рифе; они не успевали взглянуть на один памятник, как их уже везли к следующей культурной достопримечательности. Поскольку я и сам был туристом, то не мог возражать против их присутствия, хотя сильно сомневался в том, что места хватит и им, и мне. Да и основное внимание ежи уделяли прошлому Сиракузы, ее греческому театру и римскому амфитеатру, замку Фридриха II Гогенштауффена Кастелло Маниаче, собору, построенному на месте знаменитого храма Афины, палаццо Беневентано-дель-Боско и тому подобному — традиционному набору достопримечательностей, предлагаемому всем туристам. Бывали минуты, когда я чувствовал, что пресыщен античностью. Да не всегда ожидал открыть для себя в Сиракузе какие-то потрясающие кулинарные изыски. Поэтому я оседлал «Веспу» и, проинструктированный Марией Паолой, двинулся на юг, слегка удаляясь от моря.

* * *

Я нашел ферму Сакколино не без труда, в конце длинной дороги, более пригодной для мотокросса, чем для езды на таком деликатном транспорте, как моя «Моника». Окруженная оливами, абрикосами, нектаринами и миндальными деревьями, она стояла на склоне холма к югу от Ното, над прибрежной равниной, спускающейся к Пачино.

Это было странное место. Если бы здесь находились постояльцы, все, вероятно, предстало бы по-другому. Однако, если не считать хозяина, его жены, детей и мужчины, которого я принял за менеджера, работавшего на самом деле шеф-поваром, я оказался единственным. Фульвио — его фамилию мне так и не удалось узнать — был крупным и неуклюжим, с длинными редеющими волосами и роскошными усами. Он него веяло невероятной меланхолией. Он рассказал, что приехал из континентальной Италии, из Фриули, и что он сотрудничал с разными газетами. Фульвио говорил об Испании, об испанской кухне и газете «Эль-Паис» с явной ностальгией. Он оказался неистощимым источником мнений и информации по вопросам кулинарии. Я употребил слово «информация», но порой его речь больше напоминала поток сознания, чем осмысленную беседу, и мне было чрезвычайно трудно следить за ходом его мыслей.