Сююмбика

Мурза не дослушал, вскрикнул дико, хлестнул коня и вскоре оказался у шатра Айбики. Он растолкал толпившихся людей, не видя перед собой лиц, не слыша, что ему говорили. Женщины у смертного ложа расступились, едва он вбежал. И вот она перед ним – желанная, та, к которой спешил, не щадя коней и людей. Белое равнодушное лицо, холодные руки, чёрные ресницы откинули тень на полщеки, под белым саваном слабо проступают очертания тела. Душа, прекрасная и нежная душа этой женщины уже покинула свою оболочку: перед ним было только тело, тронутое печатью смерти, но тело, которое он любил так же страстно, как и душу.

– Всемогущий Аллах, как ты мог допустить такое? – как безумный шептал он.

Юсуф сжимал безответную ладонь жены и не мог простить себя. Жалкий и ничтожный, как он посмел бороться с судьбой? Почему не ушёл от людей в голую степь, чтобы не заражать их чёрным дыханием своих неудач? Бессильный, мурза пал на колени, он молился и просил Аллаха только об одном: о быстрой смерти. «Видишь, Всемогущий, – взывал он, – видишь, перед тобой невинный ангел. Дыхание не касается губ, глаза не видят света живых. И я тому виной, я – причина её смерти! Как мне теперь жить, Всевышний?! Дай же мне смерти, пришли Джабраила и за мной, я приму твоё решение!»

Он молился долго и горячо, а очнулся от лёгкого прикосновения. Оянэ, любимая невольница и молочная сестра Айбики, протягивала ему младенца. Ребёнок сучил ножками и громко плакал, и крик этот отрезвил мурзу.

– Госпожа видела её перед смертью, – со слезами на глазах проговорила Оянэ. – Она сказала, что у девочки есть только два человека, которые смогут заменить её, – это вы и я, недостойная асрау[16].

Оянэ зарыдала, и он с трудом смог забрать из судорожно сжатых рук женщины маленькое беспомощное тельце. Поняла ли что-нибудь в это мгновение его маленькая дочь, но она вдруг перестала плакать. Крохотные пальчики уцепились за рукав казакина и властно удержали мурзу на краю гибельной пропасти. В тот миг Юсуф осознал, что не имеет права умирать, что должен жить ради дочери, рождённой Айбикой. Сююмбика стала смыслом жизни, его любовью и радостью, но вот теперь она покидала родной улус и своего отца.

Беклярибек Юсуф окинул стены юрты тоскливым взором. Пуста и неуютна была его обитель без любимой женщины. Взгляд зацепился за кубыз, висевший на ковре, на нём часто играл маленький Джалгиз – сын племянника беклярибека, погибшего в набеге. Юсуф потянулся, взял кубыз в руки, погладил тёмное дерево, пальцы осторожно коснулись струн. Щемящий душу звук возник и вновь пропал. А слова сами пришли на ум, и словно не он, а его изболевшееся сердце затомилось, запело:

– Долины, полные воды –
В них я дневал-ночевал –
не жалею!
Взяв вращающуюся булаву,
Метнул на врага, и – не жалею!
Излучаясь, подобно луне,
В шлеме, на золотом сидении
Под алым балдахином,
Распутав ей косы,
Любил чистосердую –
и не жалею[17]

!..

Он не помнил, кто принёс в Степь эту песню, но слова лились сами собой, и слышались в них тоска души, сладость воспоминаний и томление любви, какой давно не знавал могущественный беклярибек.

Глава 7

Едва на тёмном склоне неба забрезжила заря, а её перламутрово-розовые переливы отразились в водах Яика, как степной аил ожил. Женщины захлопотали у очагов, раздувая огонь, они подкидывали в ещё слабое пламя хворост, собранный с вечера, замешивали тесто для лепёшек. Невольники наполняли речной водой огромные котлы. Мужчины, засучив рукава, точили широкие ножи для разделки животных. Отобранные для большого пиршества молодые жеребцы и бараны со свисающими до земли курдюками уже были пригнаны с пастбищ. У шатра беклярибека толстый аякчи[18] покрикивал на слуг, которые взбивали кумыс. Здесь же в небольших котлах варили густую бузу[19]. На поляне прислужники раскидывали огромный шатёр, расстилали ковры. Принаряженные рабыни носили в шатёр дорогие сосуды, блюда, подносы и другую утварь, необходимую для предстоящего торжества. В юрте Сююмбики тоже царил переполох, но другого рода: доставались шёлковые, парчовые и бархатные наряды. Столики заставили шкатулками с драгоценностями, украшениями, белилами и румянами. Няньки и прислужницы старались не шуметь, шикали друг на друга, если кто-нибудь неосторожно хлопал крышкой сундука. Будить невесту строго-настрого воспрещалось. Не выспится юная госпожа, какой будет выглядеть в глазах казанских гостей?