Сююмбика

Всем было известно, что склонный к разврату касимовец не чтил девственниц, и подарить ему опытную, страстную наложницу считалось незазорным. Джан-Али легко очаровывался женской зрелостью, а обаяние чувственной красы Нурай действовало безотказно. Какой мужчина смог бы устоять перед водопадом золотистых кудрей, необычайно светлой для восточных дев кожей и прекрасными миндалевидными глазами, бархатисто-чёрными, влажными и манящими, какие бывают только у турчанок? Не эти ли глаза воспел ещё великий Хайям[57]:

Турецкие глаза – красивейшие в мире –
Находим у кого? Обычно у рабов…

Хабира, будучи старшей служанкой прекрасной наложницы, видела весь путь восхождения невольницы к титулу фаворитки. Нурай умело использовала дарованное ей природой и надёжно оплела Джан-Али сетью своих волшебных чар. Вскоре знатнейшие вельможи ханского двора считали за честь преподнести подарки наложнице, они с усердным рвением превозносили её красоту и ум. На всех приёмах и пирах Нурай находилась рядом с Джан-Али, но не на троне, предназначенном для будущей ханум, для фаворитки справа у ног повелителя ставилась высокая позолоченная скамейка с бархатной подушечкой. Но и на ней Нурай, закутанная в шелка и муслин, восседала с видом царицы. Многие предсказывали быстрое падение высоко возвысившейся наложницы, но прошёл год, а для наложницы по-прежнему ставилась позолоченная скамеечка у ног повелителя. И она, как всегда, вступала в Тронный зал, сверкая любимыми ею рубинами и изумрудами. Но ещё ярче этих камней сверкала на женском лице обольстительная улыбка, которая делала всех мужчин слабыми и податливыми, как размятая глина в руках гончара…

Вот у такой наложницы находилась в услужении Хабира. Теперь же от некоронованной госпожи её перевели к ханум законной, но особой выгоды в этом Хабира не видела. Разве сравниться этой девочке с роскошной Нурай? О Всевышний! При такой госпоже, хоть она и законная, быстрей окажешься в немилости. Хабира искренне жалела об опрометчивом шаге, когда дала себя уговорить блистательному Солтан-беку и согласилась возглавить служанок, поехавших за ханской невестой. Конечно, у фаворитки повелителя характер не ангельский, бывало, в гневе швыряла в голову Хабиры чем попало, и однажды серебряным гребнем рассекла ей бровь. Но ведь и у новой ханум, похоже, наград не дождёшься. Вон как показала свой характер сегодня, если бы не её ногайская рабыня Оянэ! К Оянэ Хабира испытывала двойственное чувство. Ей нравилась эта смуглолицая приятная женщина, не теряющаяся нигде. К тому же Хабира чувствовала себя обязанной ей, ведь нянька спасла их всех, когда юная ханум решила отказаться от казанской прислуги. Но Хабира осознавала, что вряд ли сохранит привилегии старшей служанки.

Она отогнала от себя тревожные мысли, хлопнула в ладоши и приказала уложить госпожу на геибек-таши и приступить к массажу. Прошло ещё немало времени, прежде чем прислужницы занялись раскладыванием нарядов из принесённого евнухами сундука. На свет извлекли белые шаровары; лиф, расшитый жемчугом и драгоценными камнями; тонкую, как паутина, накидку и лёгкий, как пух, длинный камзол на шёлковом подкладе.

– Хабира, – позвала старшую служанку Оянэ, – не пора ли заканчивать? Госпоже, того гляди, дурно станет. Не привыкла она так долго в духоте быть.

– И то верно, – откликнулась Хабира. – Ханум нужно время прийти в себя, не далёк тот час, когда повелитель переступит порог её покоев.

Прислужницы засуетились, облачили разомлевшую Сююмбику в одежды, накинули на голову покрывало. Ханум еле передвигала ногами, но оказавшись на женской половине, пришла в себя. Свежий воздух галереи, через которую они прошли в гарем, привёл её в чувство, но не лишил дремотного состояния. Новобрачная мечтала только об одном: окунуться в ворох мягких подушечек и заснуть.

Глава 11

Покои ханум приготовили задолго до приезда Сююмбики. Высокие сводчатые потолки расписали заново, и среди привычных глазу голубых и зелёных арабесок появились мотивы степей – жёлто-коричневые тона и огненные тюльпаны. Чтобы поддержать тему, приятную глазу кочевой малики, стены занавесили большими коврами степных оттенков. Они стелились и по полу, удивляя умелым подбором расцветок. Одну из стен задрапировали лёгким прозрачным муслином, превратив её в летящую даль или дымку, за которой укрывалось нечто необычное и загадочное. Охраняя эту тайну, по обеим сторонам высились китайские вазы, с их фарфоровых боков пышной волной сбегал тёмно-зелёный плющ с искусно вплетёнными в него алыми розами и белыми лилиями. Повсюду стояли мягкие тахты с пристенными подушками – миндерами, а рядом резные столики, заставленные дорогими шкатулками, фарфоровой и серебряной посудой. Своими размерами поражало роскошное ложе с занавесями, расшитыми цветным шёлком и золотыми нитями.