Сюрреализм. Воззвания и трактаты международного движения с 1920-х годов до наших дней

В «Стихотворениях» Дюкасса, в этом вступлении к книге, которая так и не увидит свет, есть две короткие и хлёсткие фразы, ставшие для сюрреалистов своего рода манифестом: «Поэзия должна твориться всеми. А не одиночками». Показывая, что поэзия – это общественное достояние, принадлежащее любому, кто только захочет прислушаться к своему подсознанию и предпочтёт его «автоматическое послание» (Бретон) вздору разной степени серьёзности, наводняющему жизнь добропорядочных граждан, сюрреализм таким образом предлагает средства радикального разрушения общепринятых условностей. Если Рене Декарт оправдывал приписываемое разуму всесилие сомнительным утверждением, гласящим, что «здравомыслие есть вещь, распределённая справедливее всего»², то для сюрреалистов, наоборот, именно воображение, иными словами, поэтическая мысль есть наиболее справедливо распределённый ресурс человеческого сообщества, пусть даже последнее и не подозревает о богатстве собственных сновидений и продолжает метаться в лихорадке буржуазного безумия. То есть сюрреалисты убеждены, что проявление воображения и исследование фантазий – это условие, ведущее к пересмотру взаимоотношений с миром, к необходимой критике наших представлений и к поиску революционного решения. Свобода воображения – вот основа возрождённого воображения, которым должна обладать свобода, и тогда она перестанет быть абстрактным лозунгом, выгравированным на фронтонах административных зданий, и вновь обретёт ту мощь, что намагничивает сердце и дух всякого бунта.

Сочинить стихотворение, написать картину, составить коллаж, запечатлеть что-либо на случайном снимке, создать необычный, волнующий предмет, делать всё так, словно любой жест или его отсутствие подчиняется той созидающей лени, которая, очевидно, служит первой ступенью на пути к описанному Шарлем Фурье привлекательному труду, – во всём этом сюрреалисты видят задачи, далёкие от эстетических. Такая деятельность в корне отличается от бездушных манипуляций жалкой шайки художников, которые тешат своё тщеславие, поддерживая и даже усугубляя чувственное и интеллектуальное убожество этого мира, и притом корчат до того серьёзную мину, что больше походят на бизнесменов, чем на разбитных бунтарей. Деятельность сюрреалистов отличается тем, что она основана на игровой практике, а значит, соответствует принципу удовольствия. Ведь сюрреалист воспринимает себя скорее как homo ludens³, чем как homo faber⁴: в нём всё ещё живёт ребёнок, перед ним до сих пор открыты двери в «рай зелёный, что полон ребяческих снов» (Шарль Бодлер)⁵, и там его встречает то Алиса Льюиса Кэрролла, то Жюльетта маркиза де Сада, а под могучим дубом друидов день и ночь ждёт его фея Мелюзина… Эти творения, эти игры, в которые можно играть самостоятельно или вместе с другими участниками, нацелены на то, чтобы обновить бессознательные механизмы поэтической мысли и открыть её освободительное предназначение любому желающему. Вслед за Артюром Рембо сюрреалисты заявляют, что поэтическая деятельность способна преобразовать жизнь. Но правда ли моя жизнь преобразована, если якобы принадлежащая мне внутренняя свобода без конца сталкивается с нищетой этого мира? Так, в скором времени первым сюрреалистам становится понятно, что повсеместную нищету необходимо изжить, а для этого нужно, откликнувшись на призыв Маркса, изменить мир. Споры о средствах воздействия продолжаются с тех самых пор, но при этом непреклонно растёт число задач, которые требуется выполнить для разрушения и упразднения господствующего миропорядка. В частности, из всех сторон, вовлечённых в общественную и политическую борьбу, важно выделить по-настоящему революционные силы и внушить им, что даже если битвы за освобождение духа и сражения пролетариата и остальных угнетённых слоёв разворачиваются на разных плоскостях, все они всё равно преследуют одну и ту же цель, масштаб которой им, к слову, и предстоит задать. Цель эта состоит в том, чтобы свергнуть существующий строй и как минимум заложить фундамент новой цивилизации.