Сюзерен

— О Патер Ностер… — Уста немолодого прелата сами собой произносили слова молитвы — звучно и вместе с тем как-то по-домашнему уютно. Да ведь здесь, в этой обители, и не могло быть как-то по-другому, ведь Святыня — Моренета, Смуглянка — считалась родной. Впрочем, нет, не считалась — являлась таковой! Была!

Ах, как запели отроки! Голоса звонкие, словно весенние ручейки… Поют этак слаженно, чисто. В том, конечно, большая заслуга брата Августина, человека строгого, но с большим и добрым сердцем. Двести лет уже, как при монастыре — хор мальчиков, двести лет! Многие паломники, поклонившись Смуглянке, еще пару дней остаются специально послушать. Да и как не послушать — это же чудо какое-то! Словно сам воспаряешь к небесам, к Господу, к Пресвятой Деве… Ах, голоса, голоса… а вот этот — солист — это Мартин поет, вот уж голос так голос! Такой талант — только от Бога, а открыл парня брат Августин. Жаль, недолог век монастырских певцов — года два-три, и голос начнет ломаться, грубеть. Это и правильно, так и должно быть, не век же отрокам оставаться детьми, пора и взрослеть, уступая дорогу новым хористам… и новому чуду.

В отличие от своего старшего брата, Матиас непослушен, неусидчив, матери — вдове Альмеде, свободной крестьянке, — трудно с ним, да и брату Августину нелегко. Да уж, у хормейстера непосед много, за каждым глаз да глаз, зато как потом славно выходит! Не песнопения, а благодать Божья.

— А-а-а-ве Марии-и-и-я-а-а-а-а…

* * *

По окончании службы Матиас, нетерпеливо грызя ногти, дожидался аббата у церковных врат.

— Ой! Святой отец, как вы незаметно подошли!

— Ногти не грызи, вьюнош. Не то придется наложить на тебя епитимью.

— Ой, святой отец, а и сам не понимаю, как это так получается, что руки будто сами собой ко рту лезут.

Настоятель спускался по лестнице быстро, и Матиас едва за ним поспевал, даже запыхался немного, но к притвору, неучтиво опередив отца Бенедикта, подскочил первым, толкнул дверь, оглянулся:

— Вот видите, святой отец, — закрыто.

— Вижу, что закрыто. — Побарабанив в дверь кулаками, аббат безуспешно попытался открыть дубовые створки и покачал головой. — Однако! — Внимательно оглядев дверь, отец Бенедикт хмыкнул: — Может, отсырела? Или, наоборот, рассохлась?

— Ого! Вот так дела, святой отче! — подпрыгнув, Матиас достал ладонями притолоку. — А дверь-то заклинена. Там скобы!

— Какие еще скобы? — недоверчиво переспросил аббат. — Ты сможешь их достать? Хотя нет — лучше беги за лестницей. И позови кого-нибудь. Да хоть отца кастеляна. И… больше никого пока не зови!

Отец Амврозий, кастелян, — сутулый и худой, как высохший на солнце тростник, — явился быстро, его келья находилась рядом, лишь только подняться. Лестницу он притащил с помощью Матиаса, ведь парнишка сразу же сказал, что отец-настоятель велел никого больше не звать.

— Давай, отроче, лезь, — аббат ободряюще улыбнулся. — Погляди, можно ли вытащить скобы.

— Можно! — взлетев по лестнице вверх, бодро оглянулся мальчишка. — Их просто засунули, не забивали. Я вытащу?

— Давай.

Сунув скобы в рот — а больше некуда, карманов нет, — Матиас спустился и помог отцу кастеляну убрать лестницу, после чего дверь легко отворилась… Хотя нет! Не так уж и легко… что-то там, внутри, мешало…

— А ну-ка… — Несмотря на возраст, аббат все же был посильнее и, навалившись плечом, толкнул дверь.

Та наконец поддалась, а внутри, в притворе, явно что-то сдвинулось…

— О Пресвятая Дева!

Едва войдя, отец Бенедикт удивленно округлил глаза и перекрестился, чуть было не споткнувшись о лежащее поперек притвора тело в черной рясе послушника.

— Алехо! Брат! — Матиас бросился на колени и затряс несчастного изо всех сил. — Алехо! Алехо! Вставай, братец, не спи! Ой… что это?

— Это кровь, отроче, — наклонившись, тихо произнес настоятель. — А ну-ка, брате Амврозий, перевернем его… Ага… Господи Иисусе!!! Это кто ж его так?!

Перевернув послушника на спину, все трое в ужасе отпрянули: горло убитого — именно так, убитого! — казалось, перегрыз какой-то крупный зверь, волк или даже медведь, и целой лужи крови, в которой лежал бедолага, монахи поначалу не заметили в полутьме и вот только сейчас едва не поскользнулись.

— Братец мой… брат… — тихо заплакал Матиас.

— Да-а-а… — отец Амврозий скорбно покачал головой. — Это уж точно не зверь… Дело рук человеческих? И кому же могло понадобиться убивать простого послушника? И зачем?

— Я вижу, зачем. — Голос аббата внезапно осел, сделавшись глухим, замогильным, как бывает, когда одно горе перекрывается другим, еще более страшным. — Гляньте-ка… Моренета…

— Что-что? Моренета? — Кастелян оторвал взгляд от трупа. — Ой, да ее же нет!

— Выкрали! — перестав рыдать, воскликнул Матиас. — И брата моего убили… он, видать, защищал нашу Смуглянку… да не смог.

Мальчик снова заплакал, и отец Бенедикт ласково погладил его по голове, утешая, а сам думал — не мог не думать — о страшном. О том, что случилось…

Господи, ну как же так?

* * *