Сюжеты

Его мазохистское воображение показывало ему картинки, которыми он обречен любоваться до своего последнего дня. По запыленной горбатой улице спускается до остановки трамвая, подходит томатного цвета вагон, набитый человеческим мясом, и едет он в свое пароходство. Мелькают знакомые дома, знакомые вывески и киоски, даже если опустишь веки, знаешь, где едешь, что за окном. Тем же путем в положенный час - назад, в свои полутемные комнаты. Съедает бурый гороховый суп, фирменное блюдо жены, они перебрасываются фразочками, обозначающими общение. Супруга год от года все больше напоминает ему свою мать с ее блуждающей глупой улыбкой и словно отваливающейся челюстью. От скуки выйдя на галерею, он смотрит на захламленный двор, на чахлое деревце, под которым его соседи, два старика в застиранных майках, играют в нарды, неутомимо стуча кругляшками. Сквозь подворотню во двор доносятся гортанные южные голоса - мальчишек, внезапно ставших юношами, выманивает на улицы вечер.

Его захлестывала с головой глухая мстительная досада, ей нужно было найти мишень, чтоб вырваться наружу, излиться. Но надо ль искать, вот он сидит прямо напротив, московский родственник, с его невыносимой учтивостью, которая хуже любой враждебности. Чем заслужил этот господин, старше почти двадцатью годами, с его энглизированной сухощавостью, с белой щеточкой под ястребиным носом, чем заслужил он свою уверенность, свою удавшуюся судьбу, чужую женщину? непонятно. Неужто только местом рождения? Какая в этом несправедливость!

Трех рюмок хватило ему, чтоб сорваться, чтоб чувства стали неуправляемы. Всё, что бродило в нем, вызревало, копилось в эти долгие годы, всё выплеснулось за две минуты. Он понимал, что несется в пропасть, но остановиться не мог. В каком-то дыму перед ним мелькали испуганное лицо новобрачной, бессмысленная улыбка тещи, брезгливая гримаска соперника и бледное дорогое лицо, не выражавшее ничего, кроме обидного сострадания.

Дождавшись утра, гости уехали, хотя собирались пожить недельку. Так много лет ее не было в городе, и вот - провела в нем чуть больше суток. Естественно, по его вине. Но это еще не все последствия. Та, кто со вчерашнего дня стала его женой, оказалась гораздо более чутким созданием, чем он полагал, - и все поняла. Попытки заслониться волнением, водкой, жарой не имели успеха. Его очевидное отчаянье в торжественный день, ее унижение и многолетняя ревность к сестре - все это стало взрывчатой смесью. Она объявила, что брак распался и он бесповоротно свободен.

На этот раз его одиночество, которым он некогда дорожил как непременным условием выбора, стало для него неподъемным. Полгода вымаливал он прощение. В конце концов она уступила. От все еще теплящегося в ней чувства, от безысходности, от пустоты? Теперь она и сама не знала. Он и не спрашивал, был рад, что смилостивилась.

Перехожу теперь к главной части моих объяснений и оправданий, нужда в которых меня заставила предварить этот роман предисловием.

Читатель наверняка спросит автора: может он все-таки сформулировать свою излюбленную идею? Смешно приступать к такой работе, не зная, чем будет пульсировать книга.

Читатель, разумеется, прав. Я вознамерился доказать: чем более яркой вам видится жизнь, тем горестней она у вас складывается. Всем вам, кто просит ее даров, всем вам, кто ждет от нее откровений, уготована нелегкая участь.

Есть фразы, к ним не стоит прислушиваться, сколь бы эффектно они ни звучали. "Вставайте, генерал, уже утро, вас ждут великие дела!" Только откликнитесь на призыв, и попадете на эшафот или на остров Святой Елены.

"У жизни есть сокровенный смысл, и я обязан его разгадать!" - либо ты сам окажешься жертвой пророков, теологов, харизматиков, либо ты сделаешь жертвами тех, кто последует за твоей одержимостью.

Время от времени кто-то очнется, освободится от наваждения и неуверенно скажет, что летом следует заготовлять варенье, ну а зимою - пить чай с вареньем, но трезвые мысли живут недолго. Каждое новое поколение делегирует своих страстотерпцев, которые предъявляют счет и ждут, что жизнь его оплатит. Ожидание обходится дорого. Те, кто сильнее, ломают головы, те, кто слабее, ломают души.

Могут сказать, что ожидание - не только проклятие, но и надежда. Оно поддерживает надбытность и отворачивается от рутины. Конечно, когда оно затягивается, то ограничивает пространство. Зато растягивает и продлевает время. Только пройдя сквозь ожидание, приобретаешь вкус к жизнетворчеству.

Возможно. Но автор подозревает, что жизнетворчество - на поверку возведение очередного мифа. Стоит ли миф (если он вырывается за пределы литературы) таких неокупимых усилий? Они обнаруживают не столько проявление твоей личной воли, сколько зависимость от среды - ее суждений, ее вердиктов.

Странное дело! Никто не вспомнит о скоротечности приговоров. Ну что за важность, каким ты покажешься двум выжившим из ума старухам и трем самодовольным юнцам? И вот поди ж ты! Нам все неймется.