Сюзи

Быть может, на Кровавого Джима подействовал ехидный намек фермера, быть может, он все еще опасался тайных соглядатаев, а быть может, просто почувствовал великодушное желание успокоить встревоженных дам, но, как бы то ни было, едва фермер вновь вышел к незнакомцу, он предался менее кровавым и мрачным воспоминаниям. Он рассказал им, как еще совсем мальчишкой отстал от каравана переселенцев с маленькой девочкой. Как они оказались вдвоем среди пустынной прерии, без всякой надежды догнать исчезнувший вдали караван, и он всеми силами пытался скрыть от малютки, какие страшные грозят им опасности, успокаивал и утешал ее. Как он нес ее на спине до тех пор, пока, совсем измученный, не заполз в заросли полыни. Как их со всех сторон окружили индейцы, впрочем, даже не подозревая об их присутствий, и как он три часа пролежал рядом со спящей девочкой, не шевелясь и почти не дыша, пока наконец индейцы не ушли; как в самую последнюю минуту он заметил, что вдали показался караван, и, шатаясь, побрел ему навстречу с девочкой на руках, как в него стреляли и ранили его верховые, охранявшие караван, — они приняли его за индейца; как впоследствии выяснилось, что девочка была давно пропавшей дочерью одного миллионера; как он решительно отверг награду за ее спасение, а теперь она самая богатая и красивая невеста во всей Калифорнии. То ли менее мрачная тема больше отвечала дарованию рассказчика, то ли ему помогало живое сочувствие его слушательниц, но, во всяком случае, это его повествование было более связным и удобопонятным, чем предыдущие воинственные воспоминания, и даже его голос звучал теперь не так хрипло и напряженно; выражение его лица также изменилось и стало почти мягким и кротким. Феба не сводила с него восторженных глаз, на которые навернулись слезы, а ее бледные щеки чуть-чуть порозовели. Фермерша сначала восклицала: «Скажите!», «Да неужто?», — но вскоре уже только смотрела на своего гостя, открыв рот. Молчание, наступившее после завершения его рассказа, было прервано приятным, хотя и немного грустным голосом, который донесся от двери:

— Прошу извинить меня, но я так и думал, что не ошибся. Это действительно мой старый друг Джим Хукер!

Все вздрогнули. Кровавый Джим вскочил с невнятным, почти истерическим восклицанием. Однако возникшая в дверях фигура отнюдь не казалась устрашающей или жуткой. Это, несомненно, был тот самый незнакомец, который остановился напоить свою лошадь. Он оказался худощавым стройным юношей, с мягкими темными усиками, в превосходно скроенном костюме, который носил с небрежным изяществом, выдававшим в нем горожанина. Этот молодой человек, красивый и хорошо одетый, но не чванящийся ни тем, ни другим, уверенный в себе благодаря своему богатству, но не высокомерный, любезный по природе и по склонности, а не только благодаря воспитанию, был бы желанным прибавлением и к гораздо более взыскательному обществу. Однако Кровавый Джим, поспешно схватив его протянутую руку, тут же увлек его на дорогу, подальше от своих слушательниц.

— Ты все слышал, что я рассказывал? — спросил он хриплым шепотом.

— Да. Пожалуй, все, — ответил незнакомец с легкой улыбкой.

— Ты же не выдашь меня, Кларенс, верно? Не осрамишь перед ними, старый друг, а? — сказал Джим, неожиданно впадая в жалобный тон.

— Нет, — ответил незнакомец, снова улыбнувшись. — И уж, разумеется, не в присутствии такой внимательной юной слушательницы, Джим. Но погоди. Дай поглядеть на тебя.

Он схватил Джима за обе руки, на миг мальчишеским жестом широко развел их и, посмотрев ему прямо в лицо, сказал шутливо, но с оттенком грусти:

— Да-да! Все тот же прежний Джим Хукер — совсем не переменился.

— А зато ты-таки переменился — полная боевая раскраска. Настоящий франт! — ответил Хукер, глядя на него с восхищением и плохо скрытой завистью. — Я слыхал, тебе повезло с твоим стариком, и ты теперь богач, мистер Брант?

— Да, — мягко ответил Кларенс, однако улыбка его была не только чуть-чуть усталой, но и печальной.

К несчастью, поступок, который для деликатного Кларенса был только естественным и диктовался главным образом искренним интересом к судьбе товарища детства, показался Хукеру — по вполне понятной человеческой слабости — чистейшей воды позой. Ведь сам бы он на месте Кларенса гордился и чванился своей удачей, а следовательно, и Кларенс «просто задается». И все же ссориться сейчас с Кларенсом не стоило.

— Ты же не рассердился, что я рассказал, будто это я спас Сюзи, а не ты? — спросил он, торопливо оглядываясь через плечо. — Надо же было как-то занять старика и старуху, а о чем мне было говорить-то? Ты меня не выдашь? Не злишься, а?

Кларенсу вдруг вспомнилось, что в те давние годы Джим Хукер однажды позаимствовал не только его историю, но и его имя и самую его личность. Но старая обида была забыта в отличие от старой дружбы.