Сиверсия

Эту игру, как было принято считать, они выдумали сами. Но, вероятно, она существует ровно столько, сколько существуют карты, женщины и похотливые мужские компании. Все предельно просто. Игроки садятся за стол, чтобы перекинуться в покер, под столом прячутся девицы и два удовольствия вы получаете одновременно.

Уставшие от возлияний, в прямом и переносном смысле, Сибирцев и Осадчий ушли на открытую веранду. Теплый бархатный вечер расстилался у их ног мягким персидским ковром.

– Хозяин, раки, пожалуйста.

Повар поставил перед ними поднос с вареными раками и с легким поклоном удалился.

Разлив пиво в высокие, тут же запотевшие стаканы, они с удовольствием сделали по глотку. Жирнейший влажный кусок рачатины тут же исчез во рту Никиты Осадчего.

Учуяв запах, с коврика поднялся лабрадор и решительно засеменил к столу. Секунду помедлив, посмотрев на людей, апатично возлежавших в соломенных креслах, пес окончательно обнаглел и, извернувшись, мгновенно смахнул со стола за хвост недоеденного Осадчим рака.

– Вот сука, а?! – изумился Никита и топнул ногой.

– Да успокойся. Пусть хавает.

Но Осадчий уже закипал, как наполненный до краев чайник.

– Тварь! Моли Бога, что ты не моя собака! Я бы тебе, вонючке, устроил жизнь сытую и счастливую! – потрясая кулаком, горлопанил он. – У меня такая же сволочь была. Мы с пацанами шашлык сооружали, а он, гад, так и норовил кусок-другой украсть. Ладно б, голодный был, а то ведь так, издевался. Я его раз шлепнул. Два шлепнул. Он все за свое. Я его, падлу, и кинул в мангал. А там угли такие, закачаешься! Мы уже мясо жарить хотели. Так это дерьмо весь аппетит испортило. Он из мангала как шарахнет, и ну по саду бегать. Шерсть на нем длиннющая была. Вони напустил. Верно говорят: собаке – собачья и смерть… Ненавижу этих тварей! С зоны ненавижу. Бежал. Догнали. Рвали меня… Грызли кости… Мама родная!

– А я собак люблю.

– Да?

– В корейском ресторане.

Оба рассмеялись.

Осадчий блаженно потянулся, хрустнул косточками.

– Хорошо у тебя, Толян. Давно так не отдыхал. На дачку ко мне приезжай. Я на Селигере новую дачку отгрохал. Расслабимся.

Никита звонко коснулся своим стаканом стакана Сибирцева. Этот древний обычай чокаться во все века означал только одно: в моем бокале нет яда. Что ж, хорошие были времена. На зависть!

Желтые языки пламени пожирали остатки крыши. Раздуваемый ветром огонь чудовищным костром охватил здание. Он, точно ненасытное первобытное чудовище, уничтожал все на своем пути, сея смерть и разрушение, ужас и хаос. Черное мохнатое облако дыма, низко нависшее над землей, траурным шлейфом летело по ветру. Треск, жар, плач, причитания. Толпа зевак поодаль. Истошный женский крик: «Пустите меня! Пустите! Там мой муж! Там мой сын!» И отповедь: «Оставь. Им уже ничем не поможешь…»

Вдруг в проемах окон первого этажа появились две человеческие фигурки. Как два живых факела они метнулись вниз, к земле. Пробежав несколько метров к людям, они упали, объятые пламенем, и, корчась от боли, стали кататься по земле, тщетно пытаясь погасить горящую одежду.

Невыносимое зрелище горящей живой плоти на какое-то время парализовало всех. Но вот уже двое мужчин, подхватив порошковые огнетушители, бросились на помощь. Еще мгновение. Рев мегафона: «Стоп! Снято!»

– Мужики, как вы? – Женя Лавриков деятельно помогал каскадерам снять кевларовые костюмы и маски, закрывавшие лица.

– Ты смотри, – довольно шумел Володя Орлов, – рубашка с пиджаком догорели, даже воротника не осталось. Здорово ты меня, Женька, подпалил. Толково!

– Как просил, – ответил Лавриков. – Хабаров, шеф! Ты как? – крикнул он второму каскадеру.

– Нормально. Женя, молоток! Все три раза сработал стильно, прямо как в Голливуде.

– Да, я-то чего, не я же горел…

«Лучше б это был я, – добавил про себя Лавриков. – Переживай тут за вас, «позвонков».

Стопроцентное горение в кино человека входит в набор трюков любой каскадерской команды, но от этого оно не становится менее опасным, при том, что человек вообще может работать этот трюк не более сорока секунд.

– Смотрите, смотрите, мужики, кто пожаловал! – Лавриков расплылся в надменной улыбке. – Борткевич. Конкурирующая фирма. Коля! – раскрыв объятия, пританцовывая на одесский разбитной манер, Лавриков пошел навстречу. – Коля, ты ли это? Ой, осторожно, ботиночки не испачкай! Мы тут горели немножко. Наше тебе, с кисточкой…

– Я тут мимо ехал…

– Ну, и ехал бы. Мимо… – угрюмо сказал Орлов и, не глядя на Борткевича, пошел прочь.

Борткевич секунду колебался, решая, остаться или уйти, но здравый смысл все же одолел эмоции.

– Хабаров! – крикнул он владельцу красивой спортивной фигуры, который, расхаживая среди обгоревшего хлама, разговаривал по мобильному телефону. – Санёк!

Тот обернулся, смерил Борткевича холодным оценивающим взглядом и безразличным тоном произнес:

– Чего тебе?

– У меня дело к тебе.

– Мне до твоего дела дела нет, – и уже снова собеседнику по телефону: – Найди мне стоящего экономиста. Займись этим в первую очередь, – потом он долго слушал и, наконец, рассмеявшись заключил: – Да-да. С Эльбруса и звоню. С самой вершины!