Сивилла

   Когда девочки, изображавшие играющих лошадок, принимали указанные позы, Хэтти, занимавшая позицию на полу, раскрывала истинную цель «игры». Она вкладывала пальцы в их влагалища, покрикивая: «Но, вперед!» Наблюдавшая за этим Сивилла и остальные «я» реагировали на происходящее тем же интенсивным чувством стыда, который они испытывали при дефекационных вылазках.

   Извращенность, являвшаяся чем-то большим, чем просто «странность», стала очевидна в тот день, когда Пегги Лу, заглянув в спальню родителей, увидела, что мать Сивиллы лежит голая в постели, а между ног у нее какой-то маленький мальчик. Мать Сивиллы бедрами подкидывала младенца вверх и вниз и потирала его своими ляжками. Этот полуторагодовалый мальчик был соседским ребенком, за которым Хэтти взялась ухаживать. Пегги Лу, нахмурив брови, задумчиво сказала доктору Уилбур во время сеанса психоанализа: «Мать Сивиллы поступала нехорошо». Потом, довольная тем, что Хэтти была не ее матерью, Пегги Лу беззвучно ускользнула из кабинета.

   Сивилле было стыдно и тогда, когда она шла к реке через лес с матерью и тремя девочками-подростками, приятельницами матери. Все они – Хильда, Этель и Бернис – происходили из «низшего слоя», и Хэтти давала понять окружающим, что ее тесное общение с ними является чем-то вроде социальной помощи.

   Сивилла никогда не видела, чтобы днем ее мать и отец целовались или держали друг друга за руки. Однако на пути к реке Хэтти занималась этим со своими необычными подружками. У реки мать обычно говорила: «Ты подожди здесь, пока мы зайдем в кусты и переоденемся в купальные костюмы». Сивилла, надевавшая купальник еще дома, ждала. Первые несколько раз, когда ее мать уходила в кусты, Сивилла не обращала внимания на то, как долго она находится там со своими подружками.

   Но однажды Сивилле стало не по себе, когда, прогуливаясь по берегу реки, она вдруг поняла, что мать с девушками остается за кустами гораздо дольше, чем нужно для того, чтобы переодеться в купальные костюмы.

   Не решаясь позвать ее, Сивилла задумала пройтись вдоль кустов, надеясь остаться незамеченной. В лесу было тихо, но, добравшись до кустов, она услышала приглушенные голоса – голоса ее матери и подружек. О чем они там говорили? Чем занимались? Почему находились там так долго? Охваченная любопытством, Сивилла осторожно раздвинула ветки, чтобы посмотреть.

   Ее мать и эти девушки вовсе не переодевались в костюмы для купания, которые валялись кучей. Ее мать и эти девушки вообще не стояли. Их платья, скрученные жгутом, были задраны выше талии. Обнаженные от пояса и ниже, мать и эти девушки лежали на земле, их руки переплетались, их ягодицы отчетливо выделялись. Их пальцы двигались, их ладони шевелились. Их тела извивались. На лицах было выражение экстаза. Каждый кого-нибудь за что-нибудь держал. Ее мать держала Хильду. Руки матери находились в промежности Хильды.

   Игры в лошадку, подумала Сивилла, медленно отступая и направляясь обратно к берегу реки. В возрасте трех лет у Сивиллы не было иного определения для группового лесбийского сеанса взаимной мастурбации, который она наблюдала. В течение трех лет подряд она была молчаливым свидетелем происходящего на этом берегу. И каждый раз она ходила вдоль реки, играла камушками и либо бросала взгляды на кусты, за которыми происходили эти сцены, либо просто ждала, не глядя в ту сторону. Как ей хотелось, чтобы мать и эти девушки поспешили!

   15. Истязаемый ребенок

   В ходе анализа, проходившего в начале 1957 года, раскрылась драматическая картина жестокости, тайных ритуалов, наказаний и издевательств, которым Хэтти подвергала Сивиллу. Доктор Уилбур прониклась убеждением, что глубинной причиной диссоциации Сивиллы во множество «я» была огромная, сложная тема «захват – контроль – неволя – пытка», пронизывавшая эту драму. Один за другим закрывались пути, позволявшие бежать от жестокости. И Сивилла – ребенок, истязаемый за четыре десятилетия до выявления медициной синдрома истязаемого ребенка, – не находила выхода.

   Нормальная при рождении, как и предполагала доктор, Сивилла боролась до возраста двух с половиной лет, после чего воля к борьбе была буквально выбита из нее. Она искала спасения извне, пока наконец не осознала, что это спасение не придет, и тогда стала искать его изнутри. Вначале спасение было в создании воображаемого мира, населенного выдуманной любящей матерью, но, как предположила доктор, окончательным спасением стало множественное расщепление личности. Разделившись на различные «я», защищавшиеся от реальности не только невыносимой, но и опасной, Сивилла нашла образ действий, способствующий выживанию. Мрачная ее болезнь возникла в виде защитной реакции.