Сижу на нарах...

Уберите эти крошки со стола.

А вот этот непочтительный брюнет, –

почему он нависает, как скала?

Вы решили, что я сник и одинок.

Вы сказали, что я гопник – не поэт.

Я разбавлю вам горчицею вино.

Если можно, принесите сигарет.

Я вас очень попрошу курить под стол.

А иначе… я вам что-нибудь спою.

Я сыграю вашей кепочкой в футбол.

Отойдите, я с утра не подаю.

На столе салат завял, как овдовел.

В лимонаде молча сдохли пузыри.

На эстраде человечек заревел,

словно что-то вырвал с корнем изнутри

Я встаю, слегка ощупав свой бюджет.

Уходи отсюда, Глебушка, дружок.

Если можно, принесите сигарет…

А брюнету мы запишем тот должок.

1963

Песенка про постового

У помещенья «Пиво-Воды»

стоял непьяный постовой.

Он вышел родом из народа,

как говорится, парень свой.

Ему хотелось очень выпить,

ему хотелось закусить.

Хотелось встретить лейтенанта

и глаз падлюке погасить.

Однажды ночью он сменился,

принес бутылку коньяку.

И возносился, возносился –

до потемнения в мозгу.

Деревня древняя Ольховка

ему приснилась в эту ночь:

сметана, яйца и морковка,

и председательская дочь…

Затем он выпил на дежурстве,

он лейтенанта оттолкнул!

И снились пиво, снились воды,

как в этих водах он тонул.

У помещенья «Пиво-Воды»

лежал довольный человек.

Он вышел родом из народа,

но вышел и… упал на снег.

1960

Рандеву

Подошел ко мне мужик:

шляпа набок, галстук – шик.

Взял за пуговку меня,

тарахтит, а речь – фигня.

С виду – сизый голубок,

а зануда – не дай бог!

Говорю ему: «Амбал,

ты меня заколебал».

Дело было у ларька.

Говорю: «Рванем пивка?»

Голубок рванул и сник.

Будто с пивом съел язык.

…Пейте, граждане, пивко.

Будет на сердце легко.

Потому как в том пивке –

градус! – в каждом пузырьке.

1991

Ах вы, груди!

На Садовой улице в магазине шляп

понял, что погибну я из-за этих баб!

Глазки их пригожие, в клеточку трусы.

Пропадаю пропадом из-за их красы!

Ах вы, груди, ах вы, груди,

носят женские вас люди, –

ведьмы носят, дурочки

и комиссар в тужурочке.

Там, где пес на кладбище гложет свою кость, повстречал я женщину, пьяную насквозь.

Повстречал нечаянно, привожу в свой быт, а она качается, а она – грубит!

Ах вы, груди, ах вы, груди,

носят женские вас люди, –

ведьмы носят, дурочки

и комиссар в тужурочке.

Взял я кралю на руки, выношу на двор.

А она беспочвенный заводит разговор.

Разлеглась, мурлыкая, на рыдван-тахте:

«Что ты, – говорит, – прикасаешься к моей красоте?»

Ах вы, груди, ах вы, груди,

носят женские вас люди, –

ведьмы носят, дурочки

и комиссар в тужурочке.

1962

На диване

На диване, на диване

мы лежим, художники.

У меня да и у Вани

протянулись ноженьки.

В животе снуют пельмени,

как шары бильярдные…

Дайте нам, хоть рваных денег, –

будем благодарные.

Мы бутылочку по попе

стукнули б ладошкою.

Мы бы дрыгнули в галопе

протянутой ножкою.

Закадрили бы в кино мы

по красивой дамочке.

Мы лежим, малютки-гномы,

на диване в ямочке.

Уменьшаемся в размерах

от недоедания.

Жрут соседи-гулливеры

жирные питания.

На диване, на диване

тишина раздалася…

У меня да и у Вани

жила оборвалася!

1960

Вечеринка

Вошла, внесла румянцы,

спросила: кто я есть?

Заваривались танцы,

шумел паркет, как жесть.

Играл я на гитаре –

дубасил по струне!

Дыхнула в ухо: «Парень,

сыграй наедине…»

Я в песню носом тыкался,

как в блюдце с молоком.

А ты, как недотыкомка,

стучала каблуком.

Как звать меня?! Акакиём.

Она в ответ: «Трепач!»

А я ей: «Прочь отскакивай –

как мяч, как мяч, как мяч!»

1960

Бывшие люди

На тряских нарах нашей будки –

учителя, офицерьё…

У них испорчены желудки,

анкеты, нижнее белье.

Влетает будка в хлам таежный,

все глубже в глушь, в антиуют.

И алкоголики – тревожно –

договорятся и запьют.

На нарах – емкостей бездонность,

посудный звон спиртных оков;

на нарах боль и беспардонность,

сплошная пляска кадыков!

Учителя читают матом

историю страны труда.

Офицерьё ушло в солдаты,

чтоб не вернуться никогда.

Чины опали, званья стерлись,

остался труд – рукой на горле!

И тонет будка в хвойной чаще,

как бывшее – в происходящем.

1958, Сахалин

«Стрелочник – дедушка, хмырь…»

Стрелочник – дедушка, хмырь.

Дедушку звали Аркашею.

Словно болотный упырь

форменный – форму донашивал.

Стрелочник в будке живет,

стрелочник пахнет картошкою,

он самогоночку пьет

и заедает – дорожкою…

Как-то с похмелья (дитя!) –

лег поперек – не кровати,

а – на стальные «путя».

Повеселился и – хватит.

1964

«Не стану рассказывать вкусные сказки…»

Не стану рассказывать вкусные сказки

про виски-сосиски, сыры и колбаски.

Я лучше уеду от вас, оглоедов,

в республику мертвых, но дивных поэтов.

Со мной происходят ужасные вещи,

клыкастые пьяные бреды гнетущи!

А мне ведь от Бога подарок обещан –

путевка в цветущие райские кущи!

Обрыдло рассказывать дряблые байки

о том, что родная земля надоела,

почем на углу вечерком раздолбайки, –

до ваших делишек – какое мне дело!

1963

Объявления

Забор. Бумажки. Кнопки. Тётки.

«Сдаю мочу».

«Лечу от водки».

Читаю, словно блох ищу:

«Куплю жену. Озолочу»,

Имен и чисел кавардак.

«Подвал меняю на чердак».

Опять… жену! Вот сукин… дочь!

«Могу от немощи помочь».

Восторг! Куда ни кину глаз.