Сизиф

Сейчас, вспоминая эту первую и последнюю встречу с Коринфом, Сизиф размышлял о том, что царь, может быть, неумышленно, а все же предупреждал его о противоречивых особенностях этого места. Он же, целиком озабоченный своей судьбой, не услышал.

Отсутствие наследника было тяжким, но не единственным ударом, подорвавшим силы царя и его волю к жизни. Да, боги не дали ему сына, но у него была дочь, и на нее с некоторых пор он возлагал все свои надежды. Она вполне могла бы ненадолго перенять правление городом, отдав его затем своему сыну — уж у нее-то он должен был появиться.

В конце концов Силея родила, но к тому времени мать и сына можно было воспринимать не иначе как проклятие, и не только для Эфиры. Избалованная, как видно, излишней заботой, единственная дочь царя, ни словом не намекнув отцу о своих намерениях, сбежала из дома, связав свою судьбу с неким Дамастом — одичавшим разбойником по кличке Прокруст, долгое время державшим в страхе соседнюю Аттику. Разнузданные грабительские беззакония этого вытягивателя сопровождались такой необъяснимой жестокостью, что мрачная слава о нем, а затем и о его верной супруге быстро распространилась по Элладе и вынуждала Коринфа терпеть кошмары, скрежеща зубами во сне.

Именно его в этих мучительных сновидениях укладывал Прокруст то на одну, то на другую из своих подменных лежанок, и, поскольку ни одна не оказывалась ему по мерке, зять подгонял то топором, то молотом бессильное в забытьи тело тестя. Иногда Коринф видел во время этих пыток дочь, равнодушной тенью маячившую в отдалении, и самую страшную боль доставляли ему не удары плющащих или рубящих орудий изувера, а стыд за свое бессовестное дитя, в грехах которого он винил и себя. Как же было униженному отцу не искать какой-нибудь малости, ничтожного знака, который позволил бы хоть как-то объяснить этот ужас дочернего вероломства? Он ни разу, например, не видел во сне ее лица, и уже одно это внушало ему надежду: может быть, она все-таки раскается, успеет еще смыть с себя грех, вернуться домой и принести роду достойного потомка.

Силея же принесла потомка своему любезному супругу, и оказался Синис, внук Коринфа, достойным истязателем. Едва успев подрасти, он переместился поближе к Эфире, но не дедов трон его интересовал, в этом диком роду не было тяги к разумной, мирной жизни. Молодой разбойник облюбовал перешеек, где ему легко было выбирать себе жертву, и стянул страхом узкий путь, связывавший Пелопонес с остальной Элладой. Грабежом он не ограничивался и, радуя отца, убивал попавшихся ему в руки таким зверским способом, что даже увидеть это было равносильно смерти. Люди боялись покидать Эфиру, боялись навещать ее, торговые связи почти прекратились, и все это творилось под носом у Коринфа, но что же мог он поделать? Бесстыжий злодей сосносгибатель был его кровным внуком, даром что отверженным.

Только Тезей, входивший в силу новый герой, не связанный лишними переживаниями, без труда разделался сначала с сыном, воспользовавшись теми же, излюбленными Синисом соснами, а затем и с отцом, уложив самого Дамаста на короткое ложе и приведя тело в соответствие с его длиной, укоротив на голову. Сгинула без вести и Силея, только теперь, как видно, осознав тяжесть своей вины.

Все в этой истории намекало на неспособность Эфиры разрешить свои дела самостоятельно, ибо собственные династические усилия Коринфа либо ни к чему не вели, либо приводили к противоположным результатам, порождая враждебные силы. Тут было над чем поработать пытливому уму, особенно если его обладатель сам был заинтересован в судьбах города. Коринф был благородным, относительно безгрешным царем, стало быть, не на нем лежала вина за династический беспорядок. Какие-то иные, таинственные претенденты вели спор за владычество над этим местом, и надо было бы узнать, какими скрытыми возможностями оно обладает, чтобы умилостивить эти силы и, осуществляя их волю, навести здесь порядок.

Все это прояснилось для Сизифа спустя много лет после встречи с Коринфом. Тогда же, пока он слушал сетования царя на свою отцовскую судьбу, слушал внимательно, но, по правде говоря, не слишком вникая в его переживания, ему пришла в голову смелая мысль. Разумеется, Синис был враг человеку, кругом неправ и заслуживал позорной казни, но сама идея о власти над перешейком не содержала в себе никакого зла. Напротив, это была правильная, полезная для города идея, только осуществлялась она до сих пор во имя ложных целей и негодными средствами.