Сизифов труд

Наконец, все постели были постланы, и Марцину велели раздеваться. Он мигом улегся, укрылся одеялом и стал строить планы побега.

Он хитро выбрал подходящий момент – ранним утром, вспоминал дорогу в Гавронки, вызывал в воображении облик лесных закоулков и пустошей, которые видел вчера, и в мечтах бежал по ним. Понемногу в его сердце, утомленном лавиной переживаний, поднималась сонная жалость к себе и выливалась в тихий плач. Слезы крупными каплями стекали на подушку и расплывались широкими пятнами… Он уснул заплаканный, отупев от страдания.

Среди ночи он внезапно проснулся. Вдруг сел на постели и расширенными глазами огляделся вокруг. Кто-то храпел, как машина, дробящая гравий.

Маленький ночник, поставленный в углу комнаты, освещал одну стену и часть потолка. Марцинек увидел чье-то огромное, толстое и жирное колено, торчащее из-под перины, несколько дальше большой нос и мерно шевелившиеся усы, еще дальше полукруглую корзинку, вышитую бисером и при слабом освещении поблескивавшую, как обнаженные клыки.

Чувство одиночества, граничащее с отчаянием, стальными когтями впилось в сердце маленького шляхтича. Его глаза беспокойно блуждали с предмета на предмет, с места на место в поисках чего-нибудь знакомого и близкого. Наконец, они остановились на том уголке дивана, где сидели родители, но и там спал кто-то чужой. Из углов комнаты, затянутых мраком, выглядывал многоокий страх, а рухлядь, стоящая в полусвете, казалось, угрожала чем-то зловещим. Долго сидел мальчуган на постели, беспомощно озираясь, не в силах понять в своем жестоком страдании, зачем это с ним сделали, что это значит, ради чего его так мучат.

На следующий день, после дурно проведенной ночи, он пробудился довольно поздно. В квартире никого не было, учительская постель была уже застлана, диванчик убран. За дверью, возле которой висели календарь и плетка, раздавалось беспрестанное покашливание и тихий гомон голосов, разнообразившийся время от времени раскатистым смехом или громким плачем.

Сгорая от любопытства, Марцинек вскочил с постели, торопливо оделся и стал прислушиваться к шуму за таинственной дверью, которая вчера выглядела так, словно вела в пустой сарай, сегодня же казалась занавесом, скрывавшим какое-то интересное зрелище.

– Что, молодой человек, интересуетесь увидеть школу? – крикнула учительница, появляясь из кухоньки. – А мылись вы, молодой человек, причесывались, оделись опрятно? Сперва нужно одеться, а потом уж думать о том, чтобы посмотреть школу.

Марцинек оделся с трудом, так как до сих пор мыться и одеваться помогала ему мать, быстро выпил кружку горячего молока и стал ждать. После завтрака учительница взяла его за руку и, как была в белой ночной кофточке, ввела в классную комнату. Когда дверь открылась, в голове Марцина промелькнула мысль: да это костел, а никакая не школа.

Комната была полна. На всех скамьях сидели мальчики и девочки. Группка пришедших позже других, не найдя себе места, стояла под окном. Мальчики сидели в сукманах, в отцовских куртках, даже в материнских кофтах; у некоторых на шеях были шарфы, а на руках шерстяные рукавицы; на головах у девочек были платочки и косынки, словно они находились не в душной комнате, а среди сугробов в чистом поле. Все кашляли, а большинство до прихода учительницы занималось взаимным «выжиманием масла», каковое развлечение они, впрочем, не сумели бы сами определить этим техническим термином.

– Михцик, вот панич из Гавронок, покажи-ка ему школу, ему любопытно, – сказала учительница, обращаясь к мальчику, сидевшему на первой скамье, возле самых дверей.

Это был подросток лет двенадцати-тринадцати, светлый блондин с серыми глазами. Он вежливо подвинулся и освободил место Марцинеку, который присел на краешке, пристыженный и смущенный. Пани Веховская вышла, отдав громкое и решительное распоряжение не нарушать публичное спокойствие.

– Как тебя зовут? – учтиво спросил Михцик.

– Марцин Борович.

– А меня Петр Михцик. Читать умеешь?

– Умею.

– Но, наверно, по-польски?

Марцин с недоумением взглянул на него.

– По-русски умеешь читать? – спросил тот, старательно выговаривая русские слова.

Марцин покраснел, опустил глаза и тихонько прошептал:

Я не понимаю…

Михцик торжествующе улыбнулся и тотчас вынул из самодельного деревянного ранца со шнурком русскую хрестоматию Паульсона, открыл эту книгу на самой засаленной странице и стал быстро читать, потрясая головой и раздувая ноздри:

шапке золота литого, старый русский великан
Поджидал к себе другого…

Внимание маленького Боровича было совершенно поглощено разговором с Михциком. Между тем остальные ученики постепенно поднимались со скамей и шаг за шагом приближались, толкая друг друга и выглядывая из-за спин тех, кто сидел впереди. Вскоре вокруг Михцика и Боровича образовалась многочисленная детская аудитория. Казалось, у всех глаза вылезают из орбит от любопытства. Они, не моргая, молчаливо смотрели на Марцинека, застыв, словно в столбняке.