Сизигия

– Ты определяешь не просто случится ли событие, а определяешь вероятность его наступления.

– И как же её определить? – с интересом спросил Арон.

– Расчетами, интуицией, знанием соперника – всеми возможными способами. Многие думаю, что шахматы – это игра интеллектуалов. На самом деле это игра прорицателей.

Арон не совсем понял, о чем толкал Гэбриель, но он явно был поглощён его мышлением. Таким неординарным и глубоким, что юноша видел в нём гения. Хотя сам Гэбриель себя таковым не считал. Одаренными людьми он называл тех, кто способен что-либо создать. Новое, иное, выходящее за привычные рамки понимания. Лидман несомненного бы подошел под эти критерии, хоть он и не был с ним знаком.

Пациентов позвали на обед, который был по расписанию в час дня. Амёбная гуща людей стала стекаться в сторону столовой. Они неразборчиво плелись друг за другом по длинному коридору, с холодным офисным освещением. Глаза чуть были прикрыты от света, раздражающего сетчатку. На столах уже было накрыто равное количеству пациентов порций. Отсчёт пошел – пятнадцать минут. Руководству не важно, что ты опоздал или замешкался. Им не важно хочешь ты это есть или же не голоден. Их задача предоставить возможность, а больных ею воспользоваться.

Гэбриель небрежно копошился ложкой в картофельном жаркое, вылавливая цельные зеленые горошины, которые он ненавидел. Нелюбовь к бобовым у него появилась ещё в детстве, с тех пор он ни разу не изменял своим принципам.

– Ешь быстрее, – с набитым ртом еле проговорил Арон. – У нас не так много времени.

– Я не очень это хочу, – вновь с презрением посмотрел мужчина на тарелку.

– До ужина никто больше не будет кормить. Здесь нельзя голодать, из нас и так все соки выжимают.

Гэбриель осторожно прислонил столовый прибор к нижней губе и заставил себя открыть рот. Это было не так плохо на вкус, всё было свежим, хорошо приготовленным. Его отталкивала скорее атмосфера, чем сама еда.

– Это божественно по сравнению с тем, чем я питался раньше.

– Неужели в будущем все настолько плохо с едой?

– Она почти исчезнет в привычном понимании. Сохранятся места, где ты сможешь купить непереработанное мясо, вырезки или же целых рыб с морепродуктами, поданные с печеными овощами. Однако стоить это будет как половина зарплаты обыкновенного работника обслуживания. Большинство людей будут питаться модифицированными продуктами в виде пюре и батончиков. По вкусу ничем не отличающееся, но убивающее всю радость трапезы и культуру народов.

– Они делали его из настоящих ингредиентов? – поинтересовался Гэбриель.

– Об этом можно только гадать. Но не думаю, что дешёвая еда окажется высшего качества.

– Разве на упаковках не расписан полный состав?

– По новому законодательству производитель имел право его не печатать.

– Это же нарушает Конституцию США? Как же права граждан? – недоумевал Гэбриель.

Арон неоднозначно улыбнулся.

– К тому времени Конституцию пересмотрят и решат от неё отказаться. В остальное федеральное законодательство внесут глобальные изменения, а также примут ряд нормативно-правовых актов, регулирующих энергетические процессы.

– Это же чистый тоталитаризм. Конституция является гарантом демократии и соблюдения прав и свобод человека и гражданина. Без неё государственный аппарат развяжет себе руки и будет творить всё, что вздумается.

– Поверь мне, это только малая часть грядущего ужаса…

Прозвенел сигнал об окончании приёма пищи.

– Складываем столовые приборы и оставляем тарелки. Обед окончен, – прокричал надзиратель.

Покорно слушаясь уже обычных приказов, пациенты начали вставать со своих мест. Можно ли попробовать сделать не так как тебя просят? Но чем это может обернуться? Стать врагом системы значит положить на себя крест. Ты не сможешь противостоять ей в одиночестве и поэтому в скором времени сгинешь. Тебя забудут, как нечто стихийное. Но что, если их будет двое? Это то, чего боится любая структура – единомыслие. Нельзя подвести к тому, что они сумасшедшие, что они враги и хотят причинить зло. Вместе их шансы на спасение удваиваются. Они всё также ничтожны, но возможность освободиться из рабства перестаёт быть иллюзорной.

Арона во сне вновь содрогался, словно его окунали в чан с ледяной водой. При этом по его телу бежали капли пота. Голову мотало из стороны в сторону, словно она пыталась избавиться он того, что видела. Гэбриель тихо подошёл к кровати и встряхнул приятеля за плечо.

– Арон, проснись, – произнес он почти шепотом.

Юноша вскочил и со всей силы сжал запястье соседа. Он долго смотрел на него бешеными глазами, пока не пришёл в себя.

– Прости, я… Я не понял, что это ты, – извинился Арон и ослабил хватку.

– Ничего. Всё хорошо.

Юноша настолько сильно сжал руку, что оставил синяк. Гэбриель стал слегка поглаживать место увечья, пока Арон пытался перевести дух.

– Почему ты не хочешь говорить о своих снах? – продолжил он разговор, садясь на край кровати.

– Я не знаю…

– Ты боишься, что тебя не поймут?

Арон чуть дернулся.

– Это не просто сны. Иногда мне кажется, что всё зло, которое есть в этом мире находится у меня в сознании.