Скачу за радугой

— Жалко? — растерялся Вениамин.

— Она ведь как лучше хочет, а ничего не получается, — вслух подумал Генка. — И еще я заметил…

— Ну, ну? — подался вперед Вениамин.

— Она с нами только злая, а так ничего, — Генка помолчал и спросил: — На физика, значит, учишься? Я думал, на педагога.

— На физика… — почему-то вздохнул Вениамин и зажег фонарик. — Пошли!

— Куда? — испугался Генка.

— В лагерь. Куда еще? Спать надо.

— Не пойду, — отступил в темноту Генка. — Уеду я с первым поездом.

— Да зачем, чудак? — осветил его лучом Вениамин. — Все обошлось. Живи на здоровье!

— Ничего не обошлось! — отвернулся от света Генка. — Не смогу я теперь как раньше.

— Чего ты не сможешь?

— Не знаю я, как объяснить… Я раньше каждый день солнца ждал. Проснусь и жду: ну, давай! Выходи скорей! Начинайся, новый день! А теперь… — Генка махнул рукой и тоскливо признался: — И потом, я одному человеку такое сказал!

— Плохое? — осторожно спросил Вениамин.

— Хорошее, — улыбнулся в темноте Генка. — Только все равно надо уезжать.

— Так… — вздохнул Вениамин. — А я думал…

— Что?

— Да нет! — отмахнулся Вениамин. — Не потянете вы.

— Почему это мы не потянем? — обиделся Генка.

— Потому! — передразнил его Вениамин и, помолчав, сказал: — Слышал, что Поливанов рассказывал?

— Про разведчика? — встрепенулся Генка. — Васек его звали!

— Про старика, — улыбнулся его горячности Вениамин. — Про плотника этого.

— Ну?

— Восстановим землянку. Чтобы все как в войну было! Музей сделаем, понимаешь? Поднимут такое твои ребятки?

— Нет, — не раздумывая, ответил Генка.

— Почему?

— Принудиловка потому что. Мероприятие. Будете на линейке объявлять, кому какую работу делать, и строем — шагом марш. Скука!

— А если тайно? — предложил Вениамин.

— Другое дело, — согласился Генка. — Только не выйдет тайно!

— У вас же выходило? — заметил Вениамин.

— Вообще-то, конечно… — ушел от прямого ответа Генка. — А поклянись, что тайно!

— Честное студенческое.

— Тоже мне — клятва! — фыркнул Генка. — Подними руку. Да не эту… Повторяй за мной…

Вениамин поднял руку с зажженным фонариком, и тонкий луч, как маленький прожектор, уперся в черное низкое небо, выхватив из темноты уходящие ввысь стволы сосен. От неяркого этого луча все вокруг стало тревожным и зыбким, а знакомые слова давно придуманной клятвы зазвучали несокрушимо и твердо, как гранит.

— Я дыханием своим, кровью своей, жизнью своей клянусь! — торжественно произносил слова клятвы Генка, и так же торжественно и серьезно повторял их Вениамин.

— Нигде, никогда, никому не открою этой тайны! — чеканил Генка.

— Этой тайны!.. — эхом отзывался голос Вениамина.

— А если предам своих товарищей… — угрожал Генка.

— Предам своих товарищей… — повторил за ним Вениамин.

— Гад я буду на вечные времена! — поставил точку Генка.

Вениамин поперхнулся, но прокашлялся и мрачно подтвердил:

— Гад я буду на вечные времена.

Ветер зашумел в соснах, и стволы их показались Генке могучими лесными великанами, а верхушки стали похожи на огромные мохнатые папахи. Великаны молча стояли вокруг них, принимая клятву.

— Ты в войну был? — почему-то шепотом спросил Генка.

— Да что ты! — так же шепотом ответил Вениамин. — Я в пятьдесят втором родился. Девятого мая. В День Победы.

— Здорово подгадал! — изумился Генка. — Вот отец радовался, да? Сразу два праздника отмечает!

— Нет у меня отца, — помолчав, сказал Вениамин. — Умер.

Генка осекся. Он хотел сказать: «Ты извини» или: «Ну ладно… Не переживай», даже пошевелил губами, но сказать ничего не смог и молча смотрел, как медленно меркнет свет фонаря.

— Батарейка села, — встревожился Вениамин. — Пошли скорей, а то не выберемся отсюда.

— Выберемся! — успокоил его Генка. — Все подходы изучены!

И уверенно свернул на тропинку.

Они шли рядом, касаясь друг друга плечами. Пружинила под ногами спрессованная хвоя. Тихо шумели сосны. И Генке опять показалось, что это не стволы деревьев, а стоящие вдоль тропинки шеренги партизан. Сейчас они шагнут на дорогу и пойдут вместе с ними, запев ту самую песню про землянку, про огонь, про снега.

И, будто угадав его мысли, песню эту запел Вениамин. В такт шагам, как марш. И странно звучали в этом непривычном ритме знакомые Генке слова:

…Ты теперь далеко, далеко.
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти четыре шага.

Песню подхватил ветер, разнес ее далеко по ночному лесу, и казалось, что поют ее сотни сильных, уверенных мужских голосов.

VIII

Генка проснулся оттого, что кто-то подсовывал ему под голову подушку. Придя ночью в спальню, он не стал будить Тяпу и отбирать у него свои две, а устроился по-походному, на рюкзаке. Теперь же кто-то осторожно вытянул рюкзак из-под ею головы и, пыхтя, подсовывал теплую еще подушку. Генка открыл один глаз и увидел сосредоточенное лицо Шурика.

— Ты чего? — шепотом спросил Генка.

— Шея заболит… — отвернулся Шурик, и лицо его залилось краской.

— Не заболит, — улыбнулся Генка и покосился на койку Тяпы.

Возвышаясь над всеми в спальне, Тяпа возлежал на четырех подушках и важно похрапывал.