Скала прощания

Принц взглянул на него, но ничего не сказал, просто повел его к дубу. Джирики положил руку на поросшую мхом дверь, так глубоко ушедшую в кору, что, казалось, дерево выросло вокруг нее.

— У нас есть разрешение, — сказал он тихо. Дверь бесшумно отворилась внутрь.

За дверью было невероятное: узкий вестибюль тянулся перед ними, так же опутанный шелками, как дерево снаружи. Крошечные огоньки, не больше светлячков, горели среди спутанных нитей, наполняя коридор своим трепетным светом. Саймон, который мог с чистой совестью поклясться на святом древе, что за этим дубом ничего не было, кроме других деревьев, не мог понять, откуда взялся этот бесконечный коридор. Он шагнул назад к дверям, чтобы понять, как этот возможно и не идут ли они под землю, но Джирики взял его за локоть и мягко заставил снова перешагнуть порог. Дверь за ними захлопнулась.

Их со всех сторон окружали огоньки и шелковая паутина, как будто они двигались среди облаков и звезд. Странная сонливость все еще не покидала Саймона: все детали были четкими и ясными, но он не имел представления, сколько времени они продвигались по сверкающему коридору. Наконец они пришли к более открытому пространству — покою, который был полон запаха кедра и цветущей сливы, а также других трудно определимых ароматов. Крошечные мерцающие огоньки не были здесь так многочисленным, и комната была полна длинных дрожащих теней. Время от времени стены поскрипывали, как будто Саймон и Джирики стояли в трюме корабля или в дупле дерева, размеры которого были невероятны. Он услыхал как бы звук падающей воды, словно последние капли прошедшей грозы стекали с ветвей в лужу. Неясные силуэты обрамляли стены, они были подобно человеческим фигурам — возможно, статуи, потому что были абсолютно неподвижны.

Саймон внимательно огляделся вокруг. Глаза его еще не привыкли к полумраку. Вдруг что-то коснулось его ноги. Он подскочил и вскрикнул, но тут же мигающие огоньки позволили ему рассмотреть, что это хвост, который мог принадлежать только кошке; она быстро исчезла в потемках возле стены.

Саймон затаил дыхание.

Каким бы странным ни было это место, решил он, в нем нет ничего страшного. Комната, погруженная в полумрак, была исполнена атмосферы тепла и спокойствия, чего он до сих пор не наблюдал нигде в Джао э-Тинукай. Юдит, пышнотелая хозяйка хейхолтской кухни, пожалуй, назвала бы ее уютной.

— Приветствую тебя в моем доме, — раздался голос из мрака. Огоньки разгорелись ярче вокруг одного на силуэтов, осветив беловолосую голову и спинку высокого кресла. — Подойди, дитя человеческое. Я тебя отсюда вижу, но сомневаюсь, чтобы ты мог видеть меня.

— У Праматери очень острое зрение, — сказал Джирики; Саймону показалось, что в голосе ситхи были нотки удовольствия. Он ступил вперед. В золотом свете возникло древнее и одновременно юное лицо, которое он видел в зеркале Джирики.

— Ты находишься перед Амерасу И'Сендиту но-э-са'Онсерей, Рожденной на Борту, — возвестил Джирики, стоя позади него. — Прояви уважение. Снежная Прядь.

Саймон не замедлил последовать его словам. Он опустился на дрожащие колени и склонил перед ней голову.

— Встань, смертный юноша, — сказала она тихо. Голос ее был глубоким и ровным. Он задел память Саймона. Неужели их краткое общение с помощью зеркала так глубоко врезалось в память?

— Ммм, — пробормотала она. — Ты даже выше, чем мой юный Ивовый Прутик. Найди, пожалуйста, табурет для этого юноши, Джирики, чтобы мне не приходилось смотреть на него снизу вверх. Возьми и себе стул.

Когда Саймон уселся рядом с Джирики, Амерасу внимательно рассмотрела его. Саймон вдруг страшно смутился, но любопытство взяло верх, и он тоже исподтишка рассматривал ее, пытаясь лишь избегать ее пугающе глубоких глаз.

Она была такой, какой он ее запомнил: блестящие белые волосы, кожа обтягивает красивую лепку лица. Кроме безмерной глубины ее взгляда, единственным указанием на ее древний возраст, о котором рассказал Джирики, была та осторожная нарочитость, с которой она двигалась, как будто костяк ее был хрупким, как высохший пергамент. Тем не менее она была чрезвычайно красива. Пойманный в паутину ее взгляда, Саймон подумал, что на заре жизни Амерасу, очевидно, была такой же потрясающе, ослепительно великолепной, как солнечный лик.

— Ну что? — промолвила она наконец. — Ты как рыбка, вынутая из воды.

Саймон кивнул.

— Тебе нравится в Джао э-Тинукай? Ты один из первых представителей рода человеческого в этих краях.

Джирики выпрямился, удивленный:

— Один из первых, мудрая Амерасу? Не первый?

Она не обратила на него внимания, не спуская глаз с Саймона. Он ощущал ее притяжение, мягкое, но неотступное, — так тянут трепещущую рыбешку из глубины на поверхность.

— Говори, дитя человеческое. Что ты об этом думаешь?

— Я… для меня честь быть здесь гостем, — проговорил он, наконец, и проглотил ком в горле, которое вдруг совсем пересохло. — Это почетно, но… я не хочу оставаться в этой долине. Во всяком случае, не навсегда.