Читаем Скалолазка и Камень Судеб полностью

Скалолазка и Камень Судеб

Вновь открыв ее, обнаружила телефон прилипшим к косяку. Его геометрия, правда, здорово изменилась, некоторые кнопки вывалились, и сделался он не толще виниловой пластинки. Я попыталась поддеть его ключом, но расплющенный аппарат рассыпался на мелкие осколки.

Дело сделано.

Набрала номер Генри на стационарном аппарате, который стоял здесь же, в прихожей.

– Слушай, – начал историк, – мне нужно найти твоего друга, с которым вы просматривали документы по мумии в читальном зале.

– Зачем?

– Ты понимаешь, у нас строгая отчетность. Сколько человек работало с архивами, столько фамилий и должно остаться в контрольном листке. Ты не могла бы попросить его приехать и записать себя?

– Не могу. Он попал в больницу с инфарктом.

– Вот беда!.. – Генри сделал паузу. – Я сегодня вечером буду занят. Меня вызывают в полицию. А хотелось бы покончить с этой мелочью, потому что завтра я о ней забуду. Послушай, Алена! Быть может, ты подъедешь и распишешься вместо него?

– Вообще-то … – произнесла я и замолчала. Хотела сказать, что собираюсь сегодня улететь из Лондона, что мне здесь не место. Сначала – в больницу, а затем сразу в аэропорт Хитроу. Вот только… Я даже не знаю, когда вылет.

– Ну как? – не выдержал Уэллс долгой паузы.

– Я приеду.

– Спасибо. Я твой должник. Только поторопись – до закрытия остался час.

– Генри, вероятно, тебе не удастся накормить меня устрицами. Я сегодня улетаю.

Уэллс вздохнул:

– Ты ведь теперь года три не появишься. Обидно!

– Лучше пожелай мне удачи.

– Хорошо. Удачи тебе! Целую и крепко обнимаю! Счастливо!

Отказавшись от услуг носильщика, я выволокла чемоданы на улицу, поймала такси. Время до закрытия музея еще оставалось, и я забросила груз в больницу. К Эрикссону меня не пустили. Сообщили, что кризис миновал и археолог сейчас спит. Уже хорошо! Свяжусь с ним позже по сотовому.

Мысленно пожелав Эрикссону удачи и спокойствия, я отправилась в Британский музей. Хранитель архивов в Большом читальном зале узнал меня. Раздвинул губы, выставив напоказ кроличьи резцы:

– Да-да, мы вас ждем.

Я торопилась. Когда рейс неизвестно, а нужно еще купить билет. Если не успею, придется ждать, может быть, даже до утра.

– Где расписаться?

Он ткнул сухим пальцем с пожелтевшим ногтем в листок. Вверху на машинке было отпечатано: «Карточка доступа к документам по исследованию экспоната „Хромоногий Ульрих“. Где-то здесь я оставила свою закорючку сегодняшним утром. Часа за два до того, как Марка увезли на автомобиле „скорой помощи“.

Мельком пробежала по списку лиц, которые обращались к архивам «болотной мумии №4». И вдруг… Строчка притянула, приковала к себе. Я не видела и не слышала ничего. Стены круглого зала и миллионы книг будто провалились в тартарары… Вновь и вновь я перечитывала короткие имя и фамилию, не веря глазам:

«Игорь Баль…»

– Извините, вам плохо? – Скрипучий голос архивариуса донесся словно с другой планеты.

Я обнаружила, что вцепилась в стол, обтянутый зеленым сукном. Пальцы скребли по сукну, угрожая разодрать его.

Короткая запись: «Игорь Баль». Рядом – уверенная и размашистая роспись. Мой отец был в этом архиве. И просматривал материалы по Хромоногому Ульриху!

Высокие полукруглые окна над книжными ярусами закружились хороводом. Будет очень здорово, если я не грохнусь в обморок на глазах у архивариуса, ученых, туристов. Нужно взять себя в руки. Только как? Как это сделать, когда меня будто ударила тяжелая волна? Мысли путались. Единственное, что выудила из хаоса в голове:

«Когда… когда он был здесь?»

Дата выведена рукой отца в отдельной графе:

«12 марта 1985 года…»

В то время я как раз пошла в школу. Разговаривала уже на двух языках – спасибо маме, – но не могла понять принцип умножения. Пять раз сложить было легче, чем умножить на пять. Дедушка в тот год смотрел какие-то пленумы по телевизору. И тихо ругался по-французски – чтобы я не поняла. Даже помню, как на Восьмое марта подарила маме картинку, на которой нарисовала полную корзину ядреных подосиновиков. А через четыре дня мой отец в Большом читальном зале города Лондона просматривал отчет сэра Лестера. До его гибели оставался месяц…

Не могу сказать точно, поставила ли подпись, о которой просил Генри. В голове творилось нечто напоминавшее последствия взрыва. Я даже двигалась с трудом, словно контуженная.

Из читального зала не вышла – выбралась, выкарабкалась, держась за стены. Прошла немного и села на пол возле художниц, которые сворачивали свои зарисовки Внутреннего двора. Кое-как овладела собой.

Ни о каком возвращении в Москву не могло быть и речи. Ведь я узнала нечто невероятное!

Девятнадцать лет назад мой отец шел по следу Фенрира!