Скальпель, пожалуйста!

Больной был в глубоком беспамятстве, кровотечение продолжалось, общая тяжесть состояния нарастала. К счастью, там оказался толковый рентгенолог, и мы с ним провели ангиографию. Очаг повреждения был локализован правильно. Снимки показали и перелом черепа, что само по себе было не так уж и страшно — молодой организм с этим легко справляется.

Хирург, который мне ассистировал, к тому же хорошо владел английским. К счастью, дежурила и неплохая операционная сестра. Мы вместе подобрали нужные мне инструменты. Клиника была хорошо оснащена, даже для сложных операций на мозге.

Пока больного готовили к операции, нас пришел поприветствовать главврач из терапии, недавно побывавший в Праге на каком-то конгрессе. Подошел и заместитель директора. Оба просили разрешения присутствовать на операции. Они, как ни странно, знали меня по фамилии и были очень предупредительны к нам с Иткой.

Пожилой врач из Цавтата старался в это время успокоить несчастного отца. Когда мы шли по коридору в предоперационную, куда сестра принесла нам кофе, он сидел в кресле, обхватив руками голову, и плакал. Коллега наш, кажется, не сумел его ободрить — отчаянно жестикулируя, на ломаном немецком пытался объяснить, что будут делать с его сыном.

Молодой ассистент пригласил нас с Иткой, когда больной был уже на столе, тщательно укрытый, с чисто выбритой головой, обработанной дезинфицирующим раствором. Наркозиаторов оказалось даже трое: второй хирург, Итка и заместитель директора. Сестру и санитара взял на себя студент-медик — помогал им и переводил все мои распоряжения. Однако же не все шло гладко. Я привык к безупречному коловороту. Здешний был более массивный — в работе с ним я сам себе казался неуклюжим.

Гематома давила на двигательные центры, это было очевидно, — у больного и теперь еще время от времени подергивались конечности. Я сделал трепанационное отверстие в лобной кости и попробовал ввести иглу. Сразу извлек шприцем жидкую кровь. Ангиография показывала довольно массивную плоскостную гематому. Я снова и снова отсасывал, но крови не убывало, уж начал опасаться, не надорван ли синус. К счастью, этого не оказалось, и мы наконец произвели полную аспирацию крови. Затампонировали — ничего не просачивалось.

Итка сообщила, что давление и пульс нормальны, больной начинает проявлять беспокойство. Добавили наркоза. Должно быть, операция уже давала результаты: юноша стал выходить из состояния глубокого беспамятства.

Молодой ассистент оказался отличным помощником. Тампонировал, останавливал кровотечение электрокоагулятором и, наконец, очень искусно произвел ушивание кожной раны поверхностным швом. Мы кончили. Второй хирург, до того времени лишь наблюдавший за манипуляциями, дал указание санитару подвезти каталку и помог отсоединить капельницу.

Халаты и перчатки наконец-то можно было снять. Молоденькая операционная сестра смотрела на меня с открытым восхищением — а это всегда льстит мужскому самолюбию, — пыталась высказать на родном языке, как хорошо было со мной работать. Заместитель директора без устали благодарил — так что уж стало тошно это слышать. Студент же был просто в экстазе — ведь это он привел нас сюда…

Потом писали протокол. Больного отвезли в послеоперационную палату, и он спокойно спал. Я диктовал ход операции по-английски, а хирург со студентом переводили и отстукивали на машинке. Закончив, все поставили под этим свои подписи.

Врачам не хотелось с нами расставаться. Один нас приглашал к себе домой, другой хотел поехать с нами в город поужинать. Сестры — и те с удовольствием угостили бы нас прямо тут, в отделении. Мы обещали несколько туманно, что как-нибудь еще заскочим — ведь дел у них сейчас по горло.

Пошли взглянуть на мальчика. Он ровно, глубоко дышал. Я похлопал его по щекам, и он взглянул на меня сонными глазами. Я поднял ему руки и по-немецки попросил не опускать. Он смог это выполнить. В обеих руках была одинаковая сила…

Хоть операция была обычной, каких я в своей жизни сделал множество, я получил большое удовлетворение. Сколько бывает случаев, когда кровоизлияние вовремя не обнаруживают и потому не оперируют!

Была какая-то ирония судьбы в том, что два этих рыжих брата так глупо нас тогда высмеивали. Не окажись мы в тот роковой час под рукой, паренек вряд ли смог бы выкарабкаться. А кем мы были в их представлении? Беднягами, которые ютятся возле их роскошных «караванов»?..

Мы вышли в коридор. Следом повезли каталку с оперированным. Отца его, стоявшего поодаль, била дрожь.

— Можете на него посмотреть, — предложил я ему по-немецки. — Попробуйте поговорить с ним!

— Hans, ich bin da… schau mich an…[4] — пролепетал тот.

Юноша поднял веки. Пытался улыбнуться, видимо узнав отца. У толстяка подкосились колени. Он опустился в кресло и опять заплакал. Студент среагировал на это очень правильно.

— Чего вы плачете? — набросился он на раскисшего папашу. — Ведь все в порядке! Пражский профессор возвратил вам сына! Вы лучше бы его поблагодарили!

Это подействовало. Толстяк был разом на ногах и бросился ко мне: