Скальпель разума и крылья воображения

Но Декарт не забывает о такой проблеме, как обман чувств, которую он раскрывает через популярную в XVII в. поэтическую метафору «жизнь есть сон»: «Можете ли вы быть уверены в том, что жизнь ваша не есть непрерывный сон и все, что вы считаете воспринимаемым вашими чувствами, не столь же ложно сейчас, как тогда, когда вы дремлете?»[213]. Но обману чувств, который возможен при определенных условиях, он противопоставляет ясность разума, для которого существует опасность заплутать в словесных дебрях и сбиться с пути: «И наконец, спим ли мы или бодрствуем, мы должны доверяться в суждениях наших только очевидности нашего разума»[214].

Размышляя над тем, что такое человек, декартовский Евдокс отбрасывает аристотелианский метод восхождения от понятия к понятию, который, по его мнению, уводит с прямого пути и заставляет человека бесконечно плутать в рассуждениях, отдаляя от истины: человек – это разумное животное (что такое разумное? что такое животное? и т. д.). Он предлагает исходить из отчетливых представлений о том, что человек – это мыслящая вещь, включающая человеческую душу, отличную от животных[215], и машину-автомат человеческого тела, сделанного руками Бога: «Я стараюсь быть точным и аккуратным и не принимать на веру то, в чем не уверен так же, как в своем собственном существовании, мышлении и в том, что я – вещь мыслящая»[216].

Декарт обращается к человеческому зрению как органу восприятия света, и здесь он принимает платоновское различение света интеллектуального, порождаемого умом, и света, порождаемого некоторыми вещами: «Надо различать ощущение света, т. е. идею, появившуюся в нашем воображении при посредстве глаз, и то, что имеется в предметах, производящих в нас эти чувства, т. е. то, что имеется в пламени или в Солнце и называется светом. Хотя каждый убежден, что идеи нашего ума совершенно сходны с предметами, от которых они происходят, я все-таки не вижу убедительных оснований полагать, что это действительно так»[217]. Построения Декарта основываются на анализе соотношения идеи тепла/ света, существующей в нашем уме, и чувственного восприятия, которое также является объектом его наблюдений. Идея и чувственное восприятие приобретают статус универсальных констант, которые позволяют философу преодолеть схоластические отсылки к словоупотреблениям, вариативным в разных языках.

Декарт пытается установить связь между воспринимаемым чувствами и мыслимым, что должно стать основой науки, не принимая как спекулятивной философии, так и чистой индукции, ограниченной чувственным восприятием: «…робость помешала большинству исследователей достичь учения, кое было бы достаточно прочным и достоверным, чтобы заслужить имя науки: воображая, что за пределами чувственных вещей не существует более ничего устойчивого, на что они могли бы опереться, они выстраивали свои здания на песке»[218]. Этим устойчивым основанием для познания истины Декарт считает разум: «Ни воображение, ни чувства никогда не могут убедить нас в чем-либо, если не вмешается наш разум»[219].

Именно разум оказывается связующим звеном в поисках истины между человеческими чувствами, воображением и Богом, который является источником идей: «само правило, принятое мною, <…> что вещи, которые мы представляем себе вполне ясно и отчетливо, все истинны, имеет силу только вследствие того, что Бог есть, или существует, и является совершенным существом, от которого проистекает все, что есть в нас. Отсюда следует, что наши идеи или понятия, будучи реальностями и происходя от Бога, в силу этого не могут не быть истинными во всем том, что в них есть ясного и отчетливого»[220]. Более того, Декарт оспаривает чистую индукцию и чувственное восприятие как неоспоримое доказательство для разума, принимая положение Платона о том, что стремление к знанию изначально вложено в человека Богом: «Ибо разум вовсе не требует, чтобы все подобным образом видимое или воображаемое нами было истинным, но он ясно указывает, что все наши представления или понятия должны иметь какое-либо основание истины, ибо невозможно, чтобы Бог, всесовершенный и всеправедный, вложил их в нас без такового»[221].