Скандал

— Самое смешное в этом деле то, что мы наведем глянец на всю эту историю, и тогда смерть Леонгарда получит трагическое и героическое обоснование. Я обдумаю детали и расскажу тебе все, когда дело будет сделано. Леонгард с его служением долгу, справедливости и правосудию предстанет еще раз в ореоле героя. Другими словами, его смерть была смертью героя и мученика. Что ты на это скажешь?

Клаус внутренне торжествовал. Он отпил глоток кофе.

— Ты молчишь, — заметил он, — и, наверное, не без причины… Так вот, репортеров мое сообщение поразит как громом, а я прославлюсь как брат мученика, принявшего смерть за идею. Недурно, правда?

Все это он выпалил одним духом, не затрудняя себя поисками наиболее точных слов.

— Ингрид, милая! Ты так и не поняла, что это для меня значит.

Ингрид сидела бледная, пряча глаза. Перед ней на тарелке лежал порядочный кусок торта, но что-то словно мешало ей его съесть. Она застыла с десертной вилкой в руке. Может, Ингрид и в самом деле его не понимала?

— Нет, — сказала она устало. — Нет.

Клаус удивился: его слова не получили одобрения. Он ожидал восторга, воодушевления, горящих от восхищения глаз. Ничего этого не было.

Но должна же Ингрид что-то сказать. Но она молчала и, не мигая, смотрела на дырку в стене — на то место, где раньше висела картина, которая потом упала.

— Ну, скажи хоть что-нибудь.

Она покачала головой.

— Ты себя неважно чувствуешь?

Она снова покачала головой.

— Может быть, выйдем на свежий воздух? Прокатимся на машине? Я думаю…

Она опять покачала головой.

— Черт возьми? Ты что — онемела?

— Тебе лучше уйти, не дожидаясь, чтобы я что-нибудь сказала, — сухо проговорила Ингрид.

— Что? — Нет, он, наверное, ослышался. — Кто-то из нас сошел с ума.

— Да.

— Может быть, ты мне, наконец, объяснишь, что тебе так не нравится?

— Ну, если ты настаиваешь, — пожалуйста. Все это невероятно, болезненно искажено. Так не пойдет. Произошло убийство. Убит твой брат. И мы… — голос ее дрожал.

— Ингрид! Что случилось? — Клаус поднялся из-за стола.

— Оставь меня в покое.

— Но это безумие!

— Нет. Или да. Ты и твой Кротхоф с его гениальным планом… Вам обоим смерть твоего брата понадобилась для того…

— Но, Ингрид! Я прошу тебя — образумься! Все будет так, как есть на самом деле!

Он прикусил язык и покраснел, потому что в этот момент он сам чуть было не поверил в то, что говорил.

— И если хочешь знать, — сказала Ингрид, — мне это не подходит. Тебе это тоже не подходит. И не стыдно тебе из всего этого делать модный балаган, чтобы стать любимцем публики! Фу, гадость!

Он этого не ожидал? Да, у него уже было подобное ощущение. Она почти слово в слово повторяет то, что ему уже высказал Берт. Стоило ли так унижаться?

— Ах вот оно что, — сказал он. — Соображения морали, сантименты. Но это же совсем другое дело!

— Почему?

Он замолчал. Конечно, это — не другое дело. Только наполовину другое. Они его загнали в угол — сначала Берт, затем Ингрид. А может быть, это все так — мышиная возня?

— Я должен получить свое большое шоу, — сказал он упрямо.

Ингрид засмеялась недобрым смехом.

— Я добьюсь колоссального успеха.

Ингрид снова рассмеялась.

— Перестань смеяться, — сказал он. — Ничего смешного в этом нет! Что, собственно, случилось? С тобой невозможно спокойно разговаривать.

— Я думаю, продолжать этот разговор бессмысленно. Мы говорим на разных языках. И уже не замечаем этого…

— Ну, а что ты мне можешь предложить? Что я должен делать?

— Я тебе уже сказала. Лучше всего — уйти.

Клаус ничего не мог возразить. Он чувствовал себя плохо. Очень плохо. У него не укладывалось в голове, что пора ретироваться. А может быть, кончить этот спектакль и открыть ей всю правду? Он вдруг ощутил необъяснимую ярость. Но против кого?

Ничего себе день триумфа!

Дождь стучал в окна, на улице были уже не ручьи, а потоки.

Ингрид сидела, уставившись куда-то перед собой незрячими холодными глазами. Клаус ждал: может быть, она поднимет голову и посмотрит на него. Но нет — этого не произошло. Она его не замечала.

Он повернулся и вышел.

14

Ингрид встала, убрала со стола и отнесла все на кухню. Остаток торта был выброшен в помойное ведро. Затем она вымыла тарелки и чашки.

Спустя некоторое время вошла фрау Хеердеген с горящими от восхищения глазами.

— Вот это мужчина! — воскликнула она. — Настоящий мужчина. Знаете, мне просто плохо становится, когда я встречаю какого-нибудь привлекательного мужчину и у меня вдруг мелькает мысль: а что если у него какая-то не такая, не благородная профессия?! Но тут мне все ясно: у этого человека не будет хлопот в старости. У этого человека есть деньги. Я посмотрела в окно: какая машина! Не машина, а сказка!..

— Это машина сенат-президента, — сказала Ингрид.

— Но теперь она принадлежит ему, фроляйн Буш. Я потрясена. Представляю себе, как вам с ним хорошо.

— Едва ли у нас что-нибудь получится, фрау Хеердеген. Едва ли.

— Непременно, дитя мое, непременно. Я рада за вас. Я и сама словно помолодела.

Ингрид вытирала посуду. Больше всего на свете ей сейчас хотелось, чтобы все оставили ее в покое. Она с трудом держала себя в руках.