Скандал

— Правду, правду, — сказала Ева с раздражением. — Я лгала ради тебя. Тогда мог бы сам сюда приехать и все рассказать.

— Именно так я и сделал, — кивнул Клаус.

— Ты… ты… — Ева схватилась за край стола… — Ты сам…

— Да. Я сознался и несмотря на это остался на свободе.

Он взглянул на сигарету, зажатую между пальцами, на дымок, идущий от нее, и снова обратился к Еве:

— Это было самоубийство. Я тебе не обо всем мог рассказать. Теперь все в порядке, Ева, все это безумие кончилось, и можно вздохнуть с облечением.

— И все напрасно? — спросила она тихо. — И то, что я… Теперь это все ничего не значит?

Клаус положил свою руку на ее. Эта крепкая рука, этот настороженный, жесткий взгляд — Боже мой, того и гляди Ева закатит тебе пощечину, парень.

— Скажи по совести, Ева: ты делала это ради меня? А может быть, ради себя? Ведь ты не любишь менять свои планы.

О, она готова выцарапать ему глаза, ему и его противной Ингрид, этой вертлявой студентке! Она попыталась отнять руку, но почувствовала его крепкое пожатие.

— Правда, Ева. Мы не можем быть вместе.

— Послушай, — сказала она. — Мне хочется тебя убить.

— Лучше не надо. Комиссар Хаузер сразу поймет, чьих это рук дело.

— Отпусти меня.

Он отпустил ее руку. Ева осталась сидеть за столиком.

— Я сейчас поеду в Мюнхен к твоему отцу.

— А… — Ева насторожилась.

— Я наконец должен открыть перед ним все карты. Мне нечего больше скрывать. Все в порядке.

— Что ты недосказал…

— У твоего отца спадет камень с сердца.

— Ты думаешь…

Клаус удивился.

Что это с Евой? Она вся пылает: щеки покрыл какой-то болезненный румянец, глаза лихорадочно блестели.

— Что с тобой?

— Ты думаешь получить свое грандиозное шоу. Ты надеешься. Ведь это так просто, правда? Ты появишься, и все двери раскроются перед тобой.

— Что ты говоришь, Ева? Решение принято, и отступление невозможно!

— Так… — Она сделала многозначительную паузу. — Мое… мое решение.

— Чепуха! — Клаус начинал злиться.

— Чепуха? Полагаешь, тебе сопутствует удача только потому, что ты Клаус Майнинген? Если бы не я, если бы не папа, которого я с самого начала все время теребила, и особенно последние несколько дней, думаешь, тебе что-нибудь обломилось бы?

В этот момент подошла официантка и спросила, не желает ли чего-нибудь дама.

— Полной ясности, — прошипела Ева, — доверительного разговора, хотя бы непринужденной болтовни.

— Ты слишком возбуждена, Ева. Видимо, что-то с нервами.

Официантка принесла пива. Клаус расплатился. Ева взяла себя в руки:

— Ты сейчас поедешь со мной в Зальцбург, Клаус. Завтра мы вернемся, пойдем к папе и скажем, что обручились.

Клаус некоторое время молчал.

— Ева, — начал он. — Пойми, пожалуйста. Мы год как знакомы. Это было прекрасное время. Но сумели мы за это время хоть раз серьезно обо всем подумать?

Было заметно, что Клаусу неприятно об этом говорить.

— Значит… значит, это конец? — спросила Ева.

Он не отвел глаза.

— Да, — сказал он. — Да.

Отставка. Здесь, в этом заштатном ресторане. Если бы она не была в Моосрайне, не переступила порог этого дома — кто знает… Вместо ожидаемого благополучия — две машины, разъезжающиеся в разные стороны.

Она встала и направилась к выходу. Клаус следовал за ней. Пиво осталось нетронутым на столике.

— Прощай, Ева, — сказал он. — Извини меня.

— Клаус, еще есть шанс, если ты…

— Прощай, — сказал он еще раз, подошел к машине, сел в нее и быстро уехал.

«Я его ненавижу», — подумала Ева, глядя Клаусу вслед. «Сонатный вечер, — вдруг вспомнила Ева. — Зальцбург. Я должна спешить, будет потрясающий успех. Я буду иметь потрясающий успех».

20

В редакции уже все знали. Берт Аккерман сразу вернулся в свой кабинет и бросил связки ключей на письменный стол.

— Клаус арестован в Моосрайне сразу после похорон брата, — сказал он Ингрид, которая с этого дня сидела в его приемной. — Я помчусь сейчас же к Кротхофу, чтобы выудить из него подробности.

Леммляйн встретила Берта холодно. Шеф сейчас на конференции, сказала она, и она сомневается, будет ли он сегодня разговаривать с журналистами. Но в конце концов уступив, позвонила туда и сообщила Кротхофу, что герр Аккерман хочет взять у него интервью и находится здесь, рядом с ней. Кротхоф согласился — и вот они сидят друг против друга.

Берт молчал. Кротхоф его внимательно рассматривал, потом вынул коробку с сигарами из ящика письменного стола и предложил Берту:

— Угощайтесь.

Берт вынужден был привстать, чтобы взять из коробки сигару. Это дорогая сигара. Он закурил, и кабинет окутался дымом. Кротхоф чихнул раз, чихнул другой и спрятал коробку с сигарами туда, откуда взял.

— Я не курю, — пояснил он изумленному Берту.

— Сочувствую, — лошадиная физиономия Берта оскалилась в улыбке.

Кротхоф постучал по столу.

— Приступим к интервью, герр Аккерман.

— Охотно. Что вы думаете о деле Майнингена?

— Вообще ничего.

— Как это следует понимать?

— Дело Майнингена меня ни в малейшей степени не касается, — сказал Кротхоф с любезной улыбкой.

Берт Аккерман протер очки.

Кротхоф поудобнее расположился в кресле.

— Я думал, Клаус служит у вас под началом.

— Способность думать — счастливое качество, герр Аккерман.

— Поясните смысл этих слов.