Скандал на Белгрейв-сквер

— Лора… леди Энстис была необычайно красивой женщиной. Я впервые видел подобную красоту, — продолжал Байэм. — Ее белоснежная кожа была подобна лепесткам ночной лилии, и художник, создавший ее портрет, недаром назвал его «Луноцвет». Я не встречал женщины, в чьих движения было бы столько волшебной грации. — Он снова умолк. Видимо, боль утраты никогда не утихала в его душе, и теперь Байэм произносил слова, лишь бередящие незажившие раны, которые он так долго скрывал. — Я был непростительно глуп. Энстис — мой друг, я был его гостем… и я предал его, предал словом, хотя не предавал ни действием, ни поступком. — Голос его был настойчив и взволнован, словно он умолял поверить ему, ибо это было так важно для него; в нем звучала та искренность отчаяния, которая была сильнее его нынешних волнений и страхов.

Драммонд невразумительно пробормотал что-то себе под нос.

— Я, должно быть, стал ухаживать за ней. — Теперь Байэм смотрел в окно, на деревья и разросшиеся кусты рододендронов под окном. — Я плохо помню сейчас, но, очевидно, я проводил с ней недопустимо много времени и, конечно, говорил ей, как она прекрасна, ибо это была чистейшая правда — она действительно была неправдоподобно красива. — Он опять умолк. — Лишь потом, когда уже стало слишком поздно, я понял, что она отвечает мне взаимностью, отвечает на чувства, в которые я заставил ее поверить, и отвечает с той небывалой страстью, о которой я даже не помышлял и не собирался в ней вызвать.

Теперь он говорил так быстро, словно торопился все высказать, голос его прерывался.

— Я был глуп, боже, как я был глуп, и, что еще хуже, я обманывал друга, злоупотребляя его гостеприимством. Я был потрясен тем, что совершил по легкомыслию. Мне льстило, что я нравлюсь ей… да какому молодому человеку не было бы лестно это? Я позволил ей думать, что мое внимание — нечто большее, чем простая влюбленность юноши и глупые мечты. Она же полюбила меня, искренне и страстно, и ждала от меня каких-то драматических действий. — Лорд по-прежнему стоял к ним спиной. — Я старался убедить ее, что это не только невозможно, но и дурно, нехорошо. Мне казалось, что она понимала меня, — видимо, потому, что я сам искренне был убежден в том, что говорил ей. — Байэм снова умолк, его застывшая фигура была полна отчаяния и трагизма.

Питт и Драммонд обменялись взглядами, но тут же решили, что не следует прерывать его. Любые слова сочувствия в таких случаях могут быть неправильно поняты.

— Но она так и не смогла принять того, что я говорил ей, — сказал Байэм совсем тихо. — Она не принимала отказов мужчин, которые нравились ей, и даже тех, кто был ей безразличен. Все они были игрушками в ее руках. Для нее мой отказ был чем-то окончательным и роковым, как приговор. Можно лишь гадать, что она почувствовала, но, кажется, это подорвало ее уверенность в себе. — Плечи лорда Байэма опустились, он как-то сник, съежился, словно хотел укрыться от внезапной стужи. — Я не мог поверить в то, что она так сильно любила меня. Я не делал ничего, чтобы внушить ей это чувство. Я был просто глупец и всего лишь флиртовал с ней, не более. Я не делал страстных признаний в любви, не давал обещаний… Мне всего лишь, — он шумно вздохнул, — всего лишь нравилось бывать в ее обществе. Я был ослеплен ее необыкновенной красотой, как был бы ослеплен каждый мужчина, окажись он на моем месте.

На этот раз пауза была настолько долгой, что были слышны шаги прислуги в коридоре и приглушенный голос дворецкого, отдающего распоряжения горничной. Наконец Драммонд нарушил молчание:

— Что же произошло?

— Она выбросилась с балкона, — произнес Байэм так тихо, что полицейские едва расслышали. — Смерть наступила мгновенно. — Лорд закрыл лицо руками и опустил голову. Тело его напряглось, и он застыл в этой позе, скрыв свое лицо не только от них, но и от света.

— Мне очень жаль, — хрипло произнес Драммонд. — Очень жаль.

Байэм медленно поднял голову, но они по-прежнему не видели его лица, оно оставалось в тени.

— Благодарю вас. — Казалось, у него перехватило горло. — Это было ужасно. Я понял бы Энстиса, если бы он вышвырнул меня из своего дома и не простил бы до самой смерти. — Байэм взял себя в руки и уже вполне контролировал себя. — Я совершил по отношению к нему самое ужасное предательство, — продолжал он. — Ненамеренно, по глупости, по слепоте юнца, но это погубило Лору, а моя невиновность и искреннее раскаяние уже не могли что-либо исправить. — Он опять вздохнул и продолжил упавшим голосом, словно силы изменили ему: — Но Энстис, сделав над собой невероятное усилие, на какое только может быть способен человек, простил меня. В его печали по погибшей не было ни упрека, ни ненависти к кому-либо, она была тихой и светлой. Энстис предпочитал считать это несчастным случаем, своей личной трагедией. Он всем говорил, что его жена вы-шла вечером на балкон, оступилась в темноте и упала. Никто не посмел усомниться в этом, что бы кто ни думал про себя или даже догадывался. Лора Энстис умерла в результате несчастного случая. Ее тело покоится в семейной усыпальнице.