Скандал

Там был он. В конце зала, недалеко от входа, маячило презрительно ухмылявшееся лицо, точная копия Сугуро. Совсем как в тот день, когда ему вручали премию.

– Минус, в данном случае – косноязычие, содержит плюс – умение слушать. И это касается не только ораторского искусства. Ни один из человеческих недостатков не является абсолютным. Повторяю, в минусе заложен плюс. Даже в грехе заключен плюс. Грех несет в себе порыв к нравственному возрождению. Я постоянно напоминаю себе об этом, когда пишу.

Чувствуя пробегающий по спине озноб, он вновь быстро заморгал. Но на сей раз это не помогло – человек не исчез. На лице издевка. Циничная, блудливая ухмылка, да, именно такая, как на портрете, который он видел в галерее.

Бывшая до сих пор дружелюбной, атмосфера в зале мгновенно дала трещину. Плавное течение речи было нарушено, точно по ней пробежала судорога. Внезапно потеряв нить, Сугуро запаниковал. Он рассуждал о том, что даже грех для человека не является чем-то бессмысленным, грех ведет к спасению, и вдруг забыл, к чему он, собственно, это говорит, и, смешавшись, замолчал. Раз начавшись, паника уже не отпускала. В ушах звенел писклявый голос Тоно: «Желание вернуться в утробу, во тьму, в первозданный покой, в бесчувствие присуще каждому… Желание, тянущее вниз, желание падения…»

Алая спираль вращалась все быстрее и быстрее, увлекая Сугуро.

– Изображать человека, – говорил он механически, точно повторяя затверженный текст, – это главная цель всякого, кто считает себя писателем. И его первейшая обязанность, как я полагаю, – добираться до самых глубин человека. Это в равной степени справедливо как для писателей с левыми убеждениями, так и для тех, кто, подобно мне, подвизается на ниве христианства. О себе могу сказать, что я никогда не приукрашивал человеческую природу моих персонажей в угоду своим религиозным убеждениям. Я не отводил стыдливо глаза при виде ужасного и отвратительного в человеке, не стеснялся называть вещи своими именами…

Сидевший в конце зала незнакомец медленно поднялся со стула. Бросил взгляд на Сугуро и, пробираясь к проходу, еще раз обернулся. Во всех его жестах сквозило откровенное презрение к тому, что говорилось со сцены.

Остановившись у выхода, он вновь ухмыльнулся.

«Эй, ты там, писателишка, – как бы говорила эта ухмылка, – перестань врать!..»

Сугуро показалось, что до его слуха долетают насмешливые слова:

«И ты говоришь, что не отводишь глаза при виде ужасного и отвратительного в человеке? Ты – трусливо избегающий касаться мало-мальски скользких тем, чтобы не навредить образу, который сложился о тебе у читателей? Подобно тому, как ты построил свои отношения с женой…»

«Неправда! Я никогда не боялся проникнуть в темные и грязные уголки человеческой души!»

«Ну да, однажды ты написал о том, что грех может вести к спасению. Ничего оригинального. О том же самом не раз писали твои любимые писатели-христиане. Но ты закрывал глаза на другой мир и не делал попыток его описать…»

«Что еще за другой мир?»

«Мир зла. Зло и грех не одно и то же. Мир зла!»

По залу пробежал нетерпеливый ропот. Слушатели были недовольны затянувшимся молчанием Сугуро. Он чувствовал, как по лбу его градом стекает пот. И услышал приближающиеся из-за кулис торопливые шаги Куримото.

– Что случилось?

Лицо человека, стоявшего в конце зала, исчезло, точно стертое ластиком. Капли пота щипали глаза.

– Приносим извинения! – заговорил Куримото в микрофон. – Господин Сугуро внезапно почувствовал себя неважно, мы вынуждены прервать его выступление. Далее у нас в программе лекция профессора Тоно, поэтому просьба всем оставаться на своих местах.

Сугуро ушел за кулисы, слыша за спиной жидкие аплодисменты.

– Вызвать врача? – встревоженно спросил Куримото.

– Нет, не надо. Только передохну немного. – Болела голова, по спине стекал холодный пот. Тоно, стоявший за кулисами, схватил запястье Сугуро и пощупал пульс.

– Пульс нормальный, – пробормотал он. – Думаю, вы просто перенервничали. Поспите, и все пройдет.

Сугуро прилег на диван в гостевой, распустил галстук, расстегнул пуговицы рубашки, закрыл глаза, и тотчас перед ним появилось лицо в конце переполненного зала и направленный на него язвительный взгляд. «Ну да, однажды ты написал, что грех может вести к спасению…» Откуда взялись эти слова, о которых он в тот момент даже не думал? Каким образом он смог разглядеть ухмылку на лице человека, сидящего так далеко от сцены? Нет сомнения, это была галлюцинация, иллюзия. Или же там и впрямь сидел самозванец? Явился собственной персоной. И потрясение от встречи со своим зеркальным подобием спровоцировало слуховые галлюцинации.

Итак, это всего лишь обман слуха. Как еще объяснить столь странный, иррациональный казус, случившийся с почтенным шестидесятипятилетним писателем?

Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во мгле долины.[12]