Скандальная молодость

Я ходила по плавучему домику, думая, что, как бы там ни было, в те дни, что я провела с Этторе и Адой, деликатность впервые доставила мне физическое удовольствие; и дружба между нами заключалась в том, что у всех были одни и те же желания, начиная от нетерпения, с которым мы вставали утром, чтобы увидеть, как Этторе отплывает на «Местере» с зажженными огнями.

Потом Ада испортилась. Я помню тот вечер, когда, возвращаясь домой, я поняла, что то, что было между нами, кончилось, поняла по тому, как она держалась в отдалении на верху плотины, а за ее спиной высился столб с каменным орлом, обозначающий старую границу между государствами, словно это каким-то образом обозначало ее власть над реальностью, и то, что она останется земным созданием, не доверяющим этим водам, которые простирались у ее ног и над которыми проносились стаи слишком грязных чаек.

Любопытство, которое она проявляла ко мне, внезапно пропало. Когда я поднималась на плотину, у меня возникло ощущение, что она смотрит на меня, как смотрят на бродячую собаку, голодную и грязную, как чайки, и просто меня не замечает. Тогда я остановилась на середине подъема, решив, что пусть она остается надо мной. Я ухожу, сказала я, хотела попрощаться. А она меня спросила: как ты догадалась? Не отвечая, я предупредила, что пойду попрощаюсь и с Этторе.

Мне не пришлось его искать.

Передо мной стоял не просто нарядившийся бандит, а настоящий Тарокко; модных брюк, шляпы с ленточкой, запонок в манжетах, щегольского пиджака, перекинутого через руку пальто из тонкого сукна недостаточно, чтобы выглядеть, как Тарокко, — бандит должен смеяться над собой. Сама поза Этторе — а стоял он, прислонившись к двери плавучего домика и скрестив ноги, — говорила, что эта насмешка существует. Он снял правую перчатку, чтобы подать мне руку, и на нашем языке без слов дал понять, что человеческую природу не изменишь, что Ада Борди ему платит, и он, может быть, перестанет ездить в По делла Пила.

Он заблуждался. Потому что для Ады он значил столько же, сколько белая ива значит для Прорицателя, который показывает на ней людям Райские Врата и святых рыцарей; иными словами, привлекает ее жалкая оболочка; и чем в большей степени она остается ивой, тем лучше.

Я спросила, для кого он нарядился Тарокко.

— Для тебя, — ответил он. — Потому что, если ты не против, сегодня вечером я приглашаю тебя на ужин в «Черный Стол».

И я согласилась.

Мы пошли в это местечко, которое на самом деле называлось — траттория Маттиони, но, поскольку оно находилось за кладбищем Форте Урбано, родственники усопших устраивали в нем поминки; постепенно туда начали приходить и те, кто был в трауре, и те, у которых просто случилось какое-то горе, так что теперь траттория Маттиони зарабатывала кучу денег на том, что с гордостью рекламировала как блюда от горя.

Это было самое популярное и самое веселое заведение на всей равнине Боргофорте.

Мы с Этторе просидели за столом допоздна, и перестали есть только тогда, когда больше ничего не лезло в горло, потому что Ада смотрела на нас, сидя в одиночестве за соседним столом, и я знала, что она про себя говорит: что за люди, едят и смеются над собственными похоронами.

И о других рассказала я Изи. И о том, что я назвала временем злобы.

О тех, кто прятался на виллах и в загородных поместьях, ожидая конца света и расставив вдоль границ своих владений лодочников, вооруженных ружьями. Кто превращал свои последние балы в процессы над человечеством, где музыканты, которых мы видели бродящими от деревни к деревне, со все более грустным видом молча сидели в сторонке. Кто, наконец, подобно Энрико Челли, посреднику из Бастии, взбирался на башню Сан Джакомо. Хотя поднять на бунт толпу крестьян пытались многие, сделать что-то конкретное удалось только ему. Не благодаря идеям, которых у него не было, чем он весьма гордился, а благодаря его солидности и отсутствию предрассудков.

В первую очередь он обратился с призывом к женщинам, которые его даже не слушали, а просто восхищались его гордо посаженной головой с волнистыми светлыми волосами и жестом, которым он потребовал тишины. А потом и мужчины не смогли устоять перед очарованием его величественной фигуры, так же неподвластной времени, как его ничем не омраченное чело было неподвластно мыслям. Я объясняла Изи, что он завоевывал доверие пастухов и тех, кто разводил молочный скот, вызывая в них такие же переживания, которые они испытывали, когда у них в хлеву рождалось совершенное животное, отмеченное роковым знаком.

Он тщательно разрабатывал свое появление на зубчатой верхушке Сан Джакомо, зная, с каким важным и таинственным видом жрецы и короли предстают перед народом, устремляя взор куда-то вдаль; а те, кто внизу, говорят: кто знает, может, они видят то, что от нас сокрыто, хотя на самом деле ничего такого они не видят: их сила, как и сила Челли, заключается просто в умении выбрать место повыше.