Скандальная молодость

— Энцо Корви! — закричали они. Он не отреагировал. Удивленные таким хладнокровием, они позволили ему закончить работу. Подписав последний документ, он снял очки, протер их и положил на груду бумаг. Потом погасил теперь уже не нужную лампу и с удовлетворением отметил, что все вещи находятся на своих местах. Тогда он встал, протиснулся сквозь толпу и остановился перед ее предводителем, более чем когда либо убежденный в том, что был совершенно прав, интерпретируя современную истории согласно принципу, гласящему, что человек представляет собой наиболее разрушительную природную патологию, и только с помощью науки его в какой-то мере можно укротить и сделать не столь опасным.

Потом он сделал еще несколько шагов и оказался впереди всех.

— Куда это ты собрался, Корви? — спросил его один парень из Римини, которого звали Бертоли.

Корви обернулся и посмотрел на него с сожалением.

— Это ведь я палач, а не ты, Бертоли. Мне, с твоего позволения, лучше знать, как, где и когда пытают человека.

Они двинулись за ним, а он даже не обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на дом, хотя и знал, что кое-кто смотрит на него из окна, и уверенно направился в поле, всем своим видом показывая, что прекрасно знает дорогу, а толпа у него за спиной все увеличивалась. Не останавливаясь, он снял френч и отбросил его в сторону, потом точно так же избавился от насквозь пропотевшей рубашки. Несколько раз он вдруг останавливался, чтобы сориентироваться, после чего, тяжело дыша, шел дальше; никакой необходимости подталкивать его дулами автоматов не было, но кое-кто все равно не смог удержаться.

Он заметил то, что искал: старую межевую изгородь. Она прикрывала вход в узкую долину, огороженную невысокими заборами из камня: долина была похожа на высохшую заводь, ожидавшую паводка; это удивительное местечко, подумал Корви, тоже вполне могло бы подойти, поскольку самое важное — найти такое место, в котором люди, сбитые с толку тем, что оно слишком бросается в глаза, будут тебя искать в самую последнюю очередь. Он заметил широкие, как столешница, плиты, слегка приподнятые с одной стороны, и метрах в тридцати от них вход в пещеру, которым он в свое время несколько раз воспользовался.

Но идеальное место для казни открылось прямо перед ним, и оно было почти прекрасным; за россыпью камней — небольшой холм, на вершине которого высилось засохшее дерево: упавшее к его корням тело неминуемо должно было скатиться вниз, в ров. С правой стороны небо было грязно-белым, а слева до самого горизонта тянулось такое темно-фиолетовое облако, что, казалось, на этой стороне наступила ночь. Его охватили счастье и душевный покой. Он помог реальности, которая, как он полагал, нуждалась в отрицательных, неприятных ролях, подобных той, что она возложила на него; он верил, что наступит день вечного спокойствия: спокойствия трагического, каким только и могло быть все то, что относилось к нему.

Он показал рукой на дерево и сказал:

— То, что надо.

Ситуация становилась парадоксальной, поскольку судьями все сильнее овладевало любопытство, и теперь они просто ждали, что решит Корви, пытаясь как-то истолковать его поведение, как будто печально знаменитый квестор вел на казнь одного из них, а отнюдь не себя самого. Ярость, с которой они ворвались в так называемый дом разговоров, поутихла, так как каждый почувствовал себя в роли убийцы, что оказалось весьма неприятно.

Именно поэтому, хотя по крайней мере десять человек захватили с собой опасные бритвы, никто даже не шелохнулся, когда Корви поднялся на холм, примерился, прислонился к дереву и спросил:

— Так кто же это сделает?

Они молчали, предоставляя ему сделать этот последний выбор — выбор палача. Корви понял, в чем дело, и принялся взвешивать все за и против; он несколько раз обвел взглядом всех собравшихся на холме и наконец остановился на парне, которого все звали Колодка, как потому, что он был сапожником, так и потому, что ума у него было столько же, сколько у этого приспособления.

— Ты, — указал он на него с равнодушным видом. — Ты подходишь.

Колодка сделал шаг вперед. И все с изумлением увидели, что у него была бритва, и он раскрыл ее неуловимым движением. Но командир выступил против:

— Только не Колодка. Оставьте его в покое. Во-первых, он не сумеет, во-вторых, это добряк, каких мало.

— Пытка — дело тонкое, но ты ошибаешься, — возразил Корви. — Он справится лучше всех.

На этот раз не согласился уже Бертоли, и немедленно перепоручил это какому-то старику, у которого тоже была бритва: длиннее, чем у Колодки, и более блестящая.

— Тебя я знаю, — сказал ему Корви. — Ты — Серени, ничтожество, которого я трижды сажал под арест.

— Ты забыл, как приказал меня выпороть. И продержать всю ночь в кандалах.

— Ты этого заслуживал. По сравнению со своими друзьями ты — просто падаль. Если бы я мог, то повесил бы тебя за ноги.

Он сказал это с такой силой, что никто не осмелился возразить. Корви не успокоился и заявил:

— Если вы порождаете себе подобных, то либо ваше дело обречено на поражение, либо от вашей победы не будет никакого толку.