Скандальное сватовство герцога

«Он пытается превратить их в марионеток», – решила Верити, изучая три маленьких личика.

– Не хотите ли прогуляться по саду?

Они повскакивали со своих мест, заслужив неодобрительное шипение опекуна. Верити тоже встала и повернулась к герцогу. Он нависал над ней всем своим ростом. «Слишком близкий, слишком крупный и слишком уверенный в себе».

– Сегодня прекрасный денек, вам так не кажется, ваша светлость?

– Чудесный, – согласился тот. – И я тоже не отказался бы посмотреть окрестности.

«Я вообще-то не вас имела в виду. Оставайтесь здесь и сидите напыщенным гусем», – фыркнула про себя Верити, но произнести этого вслух она, конечно же, не могла.

– Сюда, пожалуйста.

Девушка повела его к выходу на террасу, и он, само собой разумеется, опередил ее и распахнул перед нею двери. От него исходил тонкий аромат одеколона с нотками испанской кожи. Очень мужественно и сдержанно. Очень правильно.

– Благодарю вас.

В далеком пятнадцатом веке старый дворец представлял собой укрепленный квадратный дом с большим внутренним двориком. Когда при Генрихе VII ситуация в стране более или менее стабилизировалась, тогдашний епископ снес одно крыло, открыв двор с южной стороны. При Генрихе VIII к концам здания пристроили две причудливые башенки, а при Джеймсе I на месте двора был разбит сад.

В этот солнечный майский денек уже начали распускаться розы и пчелы гудели в ростках, которые скоро станут лавандой и розмарином, в центральном фонтане журчала вода.

– Какая красота! Цвета просто фантастические!

Ну наконец-то хоть что-то одобрил, усмехнулась Верити.

– Очаровательно, не так ли? Посетители находят этот сад весьма романтичным.

– «Романтичным»? – переспросил он таким тоном, будто никогда не слыхивал подобного слова. – Я думал, он просто хорошо спланирован.

Верити бросила на него полный отчаяния взгляд, запнулась на верхней ступеньке, но не успела она и глазом моргнуть, как была поймана за талию и поставлена на ноги. Герцог тут же убрал руки, оставив на ее теле ощущение силы и тепла.

– Спасибо.

Эта мимолетная физическая близость вкупе со сдержанным поведением привели ее в замешательство. На сердце стало тревожно…

Молодежь унеслась вдаль и скрылась из виду. Капеллан вывел отца на террасу и усадил его в кресло.

– Милорд будет рад, если вы осмотрите наш сад, ваша светлость, – сказал мистер Хоскинс.

Отец многозначительно посмотрел на дочь, зародив в ее душе подозрения.

«Что ты задумал, папаK?»

Потом она заметила, как отец переводит взгляд с нее на герцога, и все поняла.

«О нет, папаK! Мы уже имели с тобой беседу о сводничестве, и тот факт, что этот мужчина герцог, ничего не меняет».

Но он был гостем, и она просто обязана проявить любезность.

– Позвольте мне показать вам фонтан, ваша светлость. Он создан по дизайну моей матери, хотя ей и не довелось дожить до его завершения.

Уильям, как и полагается, предложил ей руку, она приняла ее, едва касаясь пальцами согнутого локтя, и они зашагали по центральной аллее. Его окружала странная аура силы. Это потому, что он герцог? Или оттого, что он высокий, широкоплечий мужчина в самом расцвете сил? Или дело в ней самой, в ее отношении к нему, в странном сочетании физического влечения и неприязни?

Ее подруга Мелисса Тавернер, несомненно, сказала бы, что Верити подавляет свои инстинкты, что ей следует дать им волю, немного пофлиртовать или даже предаться легкомысленным поцелуям. Но Мелисса, возможно, нашла бы родственную душу в мачехе герцога с ее тягой к «естественному» поведению. Верити же не собиралась обращаться к природе. Она уже однажды поддалась этим самым инстинктам, обнаружила, что они насквозь порочны, и теперь просто хотела держать под контролем каждый аспект своей жизни.

По мере приближения к фонтану Верити все оживленнее болтала о растениях и устройстве сада, не получая в ответ практически никакой реакции, за исключением невнятного бурчания. И тут герцог внезапно остановился.

– Вы давно потеряли мать, мисс Вингейт?

– Когда мне было десять. Болезнь оказалась скоротечной. Пока мы поняли, что все серьезно, она уже покинула нас. – В его молчании было нечто такое, что заставило ее добавить: – Насколько я понимаю, вы были ребенком, когда сами лишились мамы?

– В возрасте девяти лет. Восемнадцать лет назад. Я ее практически не знал. – Он, видимо, решил, что его ответ прозвучал слишком резко, и спросил: – А вы хорошо помните свою матушку?

– Я помню ее лицо – но это легко, ее портрет висит у нас в столовой. И ее голос – мягкий и сладкий. Она никогда ни на кого не кричала. И руки, такие нежные. – Верити почувствовала, что голос ее вот-вот дрогнет, и прервала излияния. – Она была очень благочестивой и очень… консервативной женой, я так думаю.

«Подозреваю, не слишком интеллектуальной. Не чета отцу. Но хорошей женщиной. Такой, которую все любили. Такой, которая создала счастливую семью».

– А вы тоже благочестивы и консервативны, мисс Вингейт?

Она удивленно уставилась на него и заметила в голубых глазах нечто необычное. Веселье? Тепло? Может, сарказм?