Сканирование горизонтов: роль информационных технологий в будущем гражданского общества

Трансформативный потенциал технологий можно наблюдать как в ежедневной жизни, так и особенно в кризисных ситуациях, когда выживание в условиях новых угроз и резкого роста неопределенности требует инноваций. Цифровые платформы предлагают новые форматы принятия участия в решениях, способствуют повышению степени прозрачности государственных институтов и формируют новые механизмы контроля традиционных институтов власти. Эксперты Британского центра инноваций «НЕСТА» Алекс Бердичевская и Маркус Дройманн отмечают, что центральной инновацией, поддерживающей социальные и политические трансформации, является развитие «коллективного разума», которое позволяет мобилизовать человеческие ресурсы для решения широкого спектра проблем. Среди прочего новые возможности оперативной мобилизации повышают степень социальной устойчивости в кризисных ситуациях.[7]

С другой стороны, исследователи указывают на то, что, вопреки ожиданиям, информационные технологии не способны решить проблему экономического неравенства. В новой интернет-экономике богатые по-прежнему становятся богаче, а эгалитарные формы кооперации оказываются прикрытием для развития «надзирательного капитализма» (Zuboff, 2018)[8], который строится на масштабном сборе и анализе персональных данных.

История «Кембридж Аналитики» показала новые возможности для манипуляции поведением пользователей, которые ставят по сомнение вопрос о свободе выбора человека. По словам Лоренса Лессига из Гарвардского университета, «если бы мы еще могли смириться с тем что надо разрушить демократию, чтобы остановить изменение климата, то, что происходит сегодня, – это разрушение демократии для более эффективной продажи рекламы».

По словам Лессига, современная архитектура социальных сетей стимулирует поляризацию, потому что чем больше степень поляризации – тем больше степень вовлечения аудиторий, что является залогом коммерческого успеха этих платформ[9]. Таким образом, законы рынка разрушают демократию, в то время как демократические политические системы обязаны жить по законам рынка.

Ряд исследователей обращают внимание на то, что новые формы цифровой работы, по сути, предлагали новые формы эксплуатации рабочих ресурсов интернет-пользователей (Fish & Srinivasan 2012)[10]. Интернет-активизм часто оборачивается т. н. «слэктивизмом», когда реальные оффлайн-действия заменяются просто нажатием мышки, оставляющим субъективное ощущение участия, но при этом с меньшей вероятностью ведущим к существенным переменам. Новые технологии слежки и контроля угрожают свободе СМИ и праву на неприкосновенность личной жизни. Социальные сети из нового публичного пространства превращаются в пространство пропаганды, токсичности[11]и социальной поляризации. Наконец, популярная присказка: «для этой задачи точно кто-то уже создал мобильное приложение», по словам публициста Евгения Морозова, является примером слепой веры в возможность технологий найти ответ для любых социальных или политических вызовов и как следствие создает ложное чувство беспечности.

Пандемия коронавируса стала яркой иллюстрацией противоречий, связанных с ролью информационных технологий. С одной стороны, мы увидели широкий спектр инноваций, появившихся для борьбы с кризисом, начиная от новых форм анализа данных и заканчивая сетевой мобилизацией ресурсов для самодельного производства средств индивидуальной защиты. С другой стороны, информационные технологии значительно масштабировали процессы, связанные с распространением дезинформации, что заставило Всемирную Организацию Здравоохранения заявить о феномене инфодемии[12].

Кроме того, инновации, связанные с мониторингом распространения вируса и соблюдением режима карантина стали значительным шагом в области развития технологий слежки, нарушающих право на защиту личной жизни. Обсуждение проблемы коронавируса в социальных сетях сопровождалось значительным уровнем эмоционального накала и способствовало социальной поляризации, а также развитию цифрового вигилантизма[13]. В России интернет-технологии были использованы для того, чтобы взять под государственный контроль связанную с кризисом мобилизацию волонтеров, в то время как роль независимой горизонтальной мобилизации была относительно минимизирована[14].