Скарамуш

Господин де Латур д'Азир, как всегда, сделал то, чего требовали приличия, — он откланялся. Он понимал, что не подобает более оставаться там, где его новость произвела такое впечатление. Итак, он удалился, унося в душе горечь, сравнимую лишь со сладостью надежд, с которыми ехал в Медон. Да, последнее слово, как всегда, осталось за Андре-Луи Моро.

Когда маркиз вышел, дядя и племянница переглянулись, и в глазах обоих был ужас. Алина, бледная как полотно, в отчаянии ломала руки.

— Почему вы не просили его… не умоляли?.. — Она замолчала.

— А зачем? Он прав, и… есть вещи, о которых нельзя просить. Просить о них — напрасное унижение. — Он сел со стоном. — О, бедный мальчик, бедный, запутавшийся мальчик!

Как видите, ни один из них ни на минуту не усомнился в исходе.

На обоих подействовала спокойная уверенность, с которой говорил Латур д'Азир. Он не был хвастуном и считался исключительно искусным фехтовальщиком.

— Что значит унижение, когда речь идёт о жизни Андре!

— Я знаю. Боже мой! Разве я сам этого не знаю? Я бы унизился, если бы мог надеяться, что, унизившись, добьюсь своего. Но Азир — человек твёрдый и неумолимый, и…

Внезапно Алина покинула его.

Она догнала маркиза, когда тот уже садился в карету, и окликнула его. Он обернулся и поклонился.

— Мадемуазель?

Он сразу же догадался, о чём пойдёт речь, и уже предчувствовал страшную боль от того, что вынужден будет ей отказать. Однако, следуя приглашению, он вошёл за Алиной в прохладный зал с мраморным полом в чёрно-белую клетку. Посредине зала стоял резной стол из чёрного дуба, возле которого маркиз остановился и встал, слегка опершись на него. Алина села рядом в большое малиновое кресло.

— Сударь, я не могу позволить вам вот так уехать, — сказала она. — Вы представить себе не можете, каким ударом для дяди будет, если… если с его крестником случится завтра непоправимая беда. То, что дядя говорил вначале…

— Мадемуазель, я всё сразу понял и, поверьте, весьма огорчён сложившимися обстоятельствами. Можете не сомневаться, что это так. Вот всё, что я могу сказать.

— Неужели это всё? Андре очень дорог своему крёстному.

Умоляющая нота резанула его, как ножом, и внезапно у него возникло другое чувство, которое, как он осознавал, было недостойно его, но от которого невозможно было отделаться. Он не решался выразить это чувство словами и признаться самому себе, что в человеке столь низкого происхождения он видел соперника, и тем не менее приступ ревности был сильнее, чем безграничная гордость за свой знатный род.

— А вам он тоже дорог, мадемуазель? Кем является Андре-Луи для вас? Простите мой вопрос, но я хочу понять всё до конца.

Наблюдая за Алиной, он заметил, что лицо её залила краска. Сначала он решил, что это смущение, но её синие глаза сверкнули, и он понял, что это гнев, и успокоился. Раз она оскорблена его предположением, можно не волноваться. Ему и в голову не пришло, что он мог неверно истолковать причину её гнева.

— Мы с Андре вместе играли в детстве, и мне он тоже очень дорог. Я отношусь к нему, как к брату. Если бы я нуждалась в помощи и рядом не оказалось дяди, Андре был бы первым, к кому я обратилась бы. Я ответила на ваш вопрос, сударь? Или вы желаете ещё что-нибудь обо мне узнать?

Он закусил губу. Конечно, сегодня утром он слишком расстроен, иначе ему никогда бы не пришло в голову глупое подозрение, оскорбившее её.

Маркиз очень низко поклонился.

— Мадемуазель, простите, что я задал вам подобный вопрос. Вы дали более полный ответ, чем я смел надеяться.

Он замолчал, ожидая, чтобы она продолжила разговор. Некоторое время Алина сидела молча, в растерянности, на белом лбу обозначилась морщина, пальцы нервно барабанили по столу. Наконец она ринулась в бой:

— Сударь, я пришла, чтобы умолять вас отложить поединок.

Она увидела, что его тёмные брови приподнялись, а красивые губы тронула полная сожаления улыбка, и торопливо продолжала:

— Какую честь может принести вам подобная встреча, сударь?

Это был тонкий удар по фамильной гордости, которая, как она полагала, преобладала у маркиза над всем прочим и которая столь же часто заставляла его совершать ошибки, как и поступать правильно.

— Мадемуазель, я ищу тут не чести, а справедливости. Я уже объяснил, что не я добивался этого поединка. Мне его навязали, и честь не позволяет мне отказаться.

— Но если вы пощадите его, разве это нанесёт урон вашей чести? Сударь, никто не подумает усомниться в вашей храбрости и неверно истолковать ваши мотивы.

— Вы ошибаетесь, мадемуазель. Разумеется, мои мотивы будут превратно истолкованы. Вы забываете, что за прошлую неделю этот молодой человек приобрёл определённую репутацию, из-за которой не каждый отважится на поединок с ним.

Она отмела этот довод чуть ли не с презрением, считая его хитрой увёрткой.

— Да, но к вам это не относится, господин маркиз. Её уверенность польстила ему, но под сладостью таилась горечь.

— Позвольте заверить вас, мадемуазель, что и я — не исключение, но дело не только в этом. Поединок, который навязал мне господин Моро, — лишь кульминация затянувшегося преследования.