Скарамуш. Возвращение Скарамуша

К Моро и де Бацу подошел Юний Фрей, раскрасневшийся от удовольствия, и решительно потребовал, чтобы друзья немедленно отправились под гостеприимный кров его дома на улице Анжу.

По пути туда на углу улицы Сен-Тома-дю-Лувр они наткнулись на Шабо, который обратился к толпе, образовавшей очередь у хлебной лавки. Депутат горячо проповедовал этим оголодавшим людям республиканские добродетели. Он уверял, что они страдают во имя благороднейшего дела и это соображение должно поддерживать их в нелегкие дни всеобщих бедствий. Только сила их республиканского духа способна сокрушить подлых врагов свободы, после чего непременно наступит царство всеобщего мира и изобилия.

Несмотря на голод, пламенное красноречие оратора воодушевило людей. Хриплые крики «Да здравствует Шабо!» едва не оглушили его друзей, приблизившихся к месту событий. Помахав голодной толпе красным колпаком, Шабо присоединился к компании. При мысли об обильной трапезе, ожидавшей его на улице Анжу, рот депутата наполнился слюной.

Они вошли во внутренний дворик, прохладный и приятный в этот изнуряюще знойный день. Кусты и деревья росли здесь так густо, что дворик походил на маленький сад. В центре двора играл радужными струями фонтан, украшенный бронзовой статуей Свободы. Этой фигурой ультрареспубликанцы братья Фрей заменили прежнего лесного божка.

За столом царило оживление. Шабо, возбужденный успехом, много говорил и еще больше пил. Его прекраснодушные речи до того растрогали братьев Фрей, что они бросились обнимать депутата, назвав его благороднейшим патриотом со времен Курция, достойным высочайших почестей, какие благодарная нация может воздать человеку. Шабо с жаром ответил на объятия. Он настоял на том, чтобы обнять и Андре-Луи, своего вдохновителя. Воспользовавшись атмосферой братства и республиканской любви, бывший капуцин обнял и юную Леопольдину, которая восприняла это с ужасом и затем долго сидела с опущенными глазами, пылая от стыда.

Юний, действуя по подсказке Андре-Луи, принялся настойчиво предлагать Шабо вознаграждение:

– Будет только справедливо, если вам достанется часть благ, которые получит нация благодаря вашему заступничеству за корсаров. Мы с братом хотим вложить за вас пятьсот луидоров в это предприятие.

Депутат с величайшим достоинством отверг это предложение:

– Благородный поступок может называться таковым лишь в том случае, если его совершили бескорыстно.

– Деньги, которые предлагают вложить за вас благородные Фреи, за шесть месяцев умножатся десятикратно, – вступил в разговор Андре-Луи.

Шабо произвел в уме быстрые подсчеты. Пять тысяч луидоров могли бы составить ему небольшой капиталец. Искушение было велико. Шабо вспомнил, вероятно, прелестную Декуан, которая проскользнула у него меж пальцев только потому, что он не мог привязать ее к себе золотыми веревками; подумал о косоглазой сварливой Жюли Бержер, заменившей ему эту красотку, о неизменно щедром угощении в гостеприимном доме братьев Фрей и о тех голодных бедняках у лавки булочника, которым он сегодня проповедовал стойкость и силу духа.

Тем временем Андре-Луи с невинным видом продолжил вкрадчивыми речами искушать народного представителя:

– Положение вождя великой нации ко многому обязывает, гражданин депутат, – а вам до сих пор недоставало средств, чтобы обеспечить себе условия жизни, подобающие человеку такого звания. Нет никакой нужды добавлять к вашим блистательным качествам, к столь возвышенному бескорыстию и всепоглощающему патриотизму, спартанскую добродетель умеренности.

Основательно захмелевший Шабо снова кинулся всех обнимать. При этом пыл его все возрастал, и, поскольку Леопольдина оказалась последней, ей достались самые жаркие объятия. Она едва не заплакала от смущения и выбежала из комнаты, чтобы, как выяснилось позже, последовать за Андре-Луи.

Когда он и гасконец уходили, девушка появилась из-за лавровых деревьев во внутреннем дворике. Леопольдина была бледна и заметно дрожала.

– Господин Моро, – позвала она, не заметив в расстройстве чувств, что обращается к Андре совсем не в патриотическом духе.

Андре-Луи застыл. Де Бац бросил на девушку беглый взгляд, приподнял брови и тактично отошел к калитке.

– Я хотела сказать вам, сударь… – Она замялась, начала снова, запнулась опять. – Надеюсь, вы… вы не думаете, что я… одобряю… вольности гражданина Шабо.

Андре-Луи был озадачен. Он воззрился на Леопольдину, и до его сознания, по-видимому, впервые дошло, сколь она миловидна и по-девичьи привлекательна. Он испытал смущение.

– Гражданин Шабо – большой человек в государстве, дитя мое, – сказал он, едва ли понимая, что говорит.

– Какое это имеет значение? Будь он хоть сам король, для меня ничего не изменилось бы.

– Я верю вам, мадемуазель. – Андре-Луи в свою очередь тоже отступил от обращений, принятых в их кругу. Он помолчал и очень ласково добавил: – Вы не обязаны ни в чем передо мной отчитываться.

Леопольдина подняла на него застенчивый взгляд. Затем веки ее затрепетали, и кроткие карие глаза снова опустились.

– Я хотела, чтобы вы об этом знали, господин Моро.