Сказ о серебряной горе

По указке воеводы для прииска серебра ходил я с малой ватагой в обсказанные места, да без пользы. Какая река за Ковымой— Нелога? По всему Анюю Малому прошел, а никто указать не мог.

На обратном пути пропали людишки.Я да Павлушка Бес в острог вернулись. Павлушка в скорости цингою помер.Почитай, тридцать годков с той поры прошло. Охочие люди не раз в походы хаживали, да ничего не нашли. Забросили это дело, особливо как Семейка Дежнев да Стадухин с Мотору реку Анадырь нашли, соболей да рыбий зуб¹ в государеву казну давать стали.

[¹Рыбий зуб— моржовый клык.]

Шолох замолчал, вздохнул.В медном котле с ухой жир плавал,рыба белые глаза удивленно выпучила на казаков. Дед достал из-за пазухи кису, бросил в уху щепоть крупной серой соли.

— Есть пора,— сказал он.— Что зря сказывать. Кабы Рырка-шаман с добром к нам пришел… Он ведает то серебро. Видали, сколь много у его баб узорочья разного?

— А ты сам-то в серебряную гору веришь?— блестя глазами, спросил скуластый большеротый Теря, самый молодой из ватаги, сын анюйщика¹ и ламутки.

[¹Анюйщик — русский поселенец с реки Анюя.]

— Я-то?— переспросил Шолох.— Кабы не верил, с вами не пошел бы.

Попов понял: пришла пора.Вскинул голову,обвел всех глазами.

— Что делать будем, люди вольные?Повернем ли назад без чести, без серебра и славы али дальше пойдем?

— Айда домой,— сказал Аунка.— Олешки есть, уйдем отсюда.

Другие молчали. Про уху все забыли. Знобко стало атаману. А ну как послушаются ламута? Но враз успокоился:нет,назад не повернут,потому что никто в остроге не ждет их. Лето проходит.Рыбалка кончилась.Линная птица по озерам да протокам на крыло встает. Каждого, кто вернется сейчас в Нижнеколымск, голодная зима ждет, а может, и смерть.

Колымские вольные людишки, как олени, и зимой и летом на подножном корму, даром что многие на государственной службе числятся. Что упромыслят, то и их.

— Замахнулись, так рубить, будем,— сказал Анкудин, сутулый худой мужик с длинными руками, из одних жил повитых.

Солнце светит ярко. Льды в Пресном море ветром к берегу прибило. Они белые и желтые— каждая льдина что медвежья шкура.

В тундре, у окоема, черная точка показалась. Федор над глазами ладонь вскинул.То возвращается один из ламутов. Проворно бежит по тундре, ставя ноги в облезлых оленьих торбасах меж кочек и брызгая ледяной болотной водой в стороны. А прибежал— дышит ровно, без сбою, только лоб и острые скулы бисером блестят.

— Хорошо,атаман,— сказал ламут,— стадо собрали.

— Добро,— отозвался Попов и, оглянувшись-на стойбище и улыбнувшись своим мыслям, добавил:— Пошли, казаки. Яранги смотреть будем.

Он шел впереди, неторопливо. Рядом, стараясь идти также широко, поспешал Теря. Горбились рыжие кочки,мешали. Атаман большой, широкий в кости, как матерый зверь, а Теря что осенний теленок близ ездового оленя.Вел ватажников атаман к самой большой яранге— шамана Рырки.

У входа помешкал, откинул шкуру, вошел. Казаки следом ступили. Сквозь верхнее отверстие падал солнечный свет. Приглядевшись, различил Федор три полога¹. Посреди яранги у слабо тлеющего костерка сидела старуха в спущенном до пояса керкере.

[¹Полог — четырехугольное спальное помещение из шкур, устанавливаемое в яранге.]

— Эттик,— сказал атаман.— Здравствуй.

Старуха молчала, шевеля палочкой угли в костре.

— Эттик,— громче повторил Попов.

Старуха медленно подняла голову. Ни страха, ни интереса в ее глазах.

Попов шагнул мимо нее и откинул край самого большого полога.Кто-то метнулся в глубину, затаился.

— Выходи,— по-чукотски приказал Федор.

Качнулись шкуры, и из полога выползла на коленях маленькая фигура, вся в мехах, с плотно зажмуренными глазами.

Атаман наклонился, взял за плечи, поставил на ноги. И хотя в яранге плавал дымный сумрак, угадал Федор сразу— баба. Попытался повернуть лицом к свету и не смог. Гибкое тело извивалось в руках.

— Кто такая?

Баба молчала. И тогда Федор толкнул ее от себя на груду оленьих шкур.

— Говори!

Опа заговорила резко, отрывисто.

— Я младшая жена Рырки.

— А кто эта старая нерпа, что сидит у очага?

— Старшая жена.

— Где шаман?

— Не знаю. Ты злой дух, ты все должен знать сам.— Баба втянула голову в плечи, сжалась в комок.

Попов засмеялся ласково. В тот же миг увидел, что сквозь сощуренные глаза следит за ним шаманья женка.

— Кто сказал тебе,глупая, что я злой дух?Разве ты не видишь, что у меня две ноги, две руки, одна голова? Человек я, как и ты.

— Откуда тогда ты знаешь наш язык?— продолжала пытать она.

— Кто долго живет в тундре, тот умеет говорить словами ее людей.

— Не знаю…

Заметно успокаивалась баба. Видела она, что не стал бы разговаривать с ней дух, а просто забрал бы ее сердце и печень.

— Мы пришли в ярангу как гости, а эта старая росомаха,— Попов указал на старуху,— забыла законы гостеприимства.

Баба помолчала, завозилась на шкурах.

— Что я должна сделать?

— Приготовишь нам пищу. Духи не едят, и ты убедишься, что мы люди.

— Вы ели свою пищу там, на берегу.

Попов понял: следили за ними из яранг десятки настороженных, испуганных глаз.